Сегодня, 26 апреля, в России отмечается 30-летие со дня катастрофы на Чернобыльской АЭС. Авария получила статус самой крупной за всю историю атомной энергетики. До сих пор нет единого мнения о причинах случившегося, как нет и однозначной интерпретации последствий техногенной беды. Журналист cherinfo.ru пообщался с ликвидаторами, живущими сейчас в Череповце, и узнал об их взглядах на события 1986 года.
1 июля 1986 года мне пришла повестка — в течение часа явиться в военкомат. Там дали еще час на сборы. Никто не говорил, куда нас повезут. О том, что едем в Чернобыль, мы узнали в Ленобласти, когда выстроился полк химзащиты — 1600 человек. Вышли генералы, сказали, что случилось. Сказали, что если кто-то не хочет ехать, то вот стоит прокурор округа. Из строя вышли четверо. Их в уазик и увезли. Их судьбы я не знаю.
Мы работали непосредственно у реактора. Наш батальон убирал загрязненный грунт, а за нами вели железнодорожные пути, чтобы начать строить саркофаг. Я работал на бульдозерах, экскаваторах, другой строительной технике. Грунт собирали, грузили и увозили в могильники — огромные ямы. Работали без перерывов и выходных по пять часов на станции, а потом пять часов отдыхали. Но фактически на технике мы работали 15—20 минут, потому что дольше было нельзя.
Бегали к бульдозеру метров за двести, там работали и сразу обратно. Были карты, на них заранее показывали: вот этот кусок грунта спихнуть вот туда, бульдозер вернуть в исходную точку и бегом обратно.
Во рту сохнет, глаза горят, уши печет от радиации: сам бульдозер уже пропитался, плюс фон. Если бульдозер ломался, кое-как его грузили на трал и в могильник, ремонтировать даже не пытались.
В 1994 году у меня начались последствия. На работе отнялась рука. Потом три инсульта шарнуло: нарушение мозгового кровообращения. На голове тогда была пилотка и все. Тогда мне было 34 года.
Мне было 20 лет, и я служил срочную службу, когда пришел приказ. В мае был собран спецбатальон внутренних войск по охране 30-километровой зоны в Чернобыле. Под нашей охраной были деревни, два поселка городского типа и сама зона. Наша задача — не пропускать посторонних и проверять транспорт, который работает на ликвидации.
Естественной границей была река Припять. С другого берега стоял такой же батальон Украинской ССР.
В конце июня появилось ощущение жжения щитовидной железы. В еду нам стали капать йод — по пять капель по утрам. В августе погас свет, слышим какой-то рев. Два пьяных комбайнера въехали в столб, сказали, что председатель колхоза велел сжать пшеницу, хотя она даже не выросла. Все лето не было ни капли дождя.
Запомнились сады, которые цвели: везде яблоки, сливы и так далее, а есть ничего нельзя. Последствий у меня, слава Богу, не было.
Мы поехали туда в 1987 году, через год после аварии. Все испугались, когда военкомат нас вызвал, особенно жены. Провожали нас, как на фронт, все ревели, предвидели, что в Чернобыль. Мы сначала крепились, а когда нас повезли на точку, где предстояло работать, то волосы встали дыбом. Собаки лысые бегут, птицы при нас падают, деревья голые. Я работал на спецмашине, мыл технику, дороги, дома. Смывали радиоактивную пыль. Моя машина, естественно, была зараженная, дозиметр все показывал. После работы ходили в баню. Костюмы химзащиты были, наверное, только у тех, кто ходил в сам реактор.
Последствия начались, конечно. Через пять лет начало ломать, как гада. Я подумал, что кранты мне потихоньку, но вроде прошло. Потом через пять лет снова началось, и так каждые пять лет. Я ездил в разные институты проверяться, там не могли поверить, что я еще не лысый. Пока вроде ничего.
Меня призвали в Чернобыль в 18 лет, никто не сообщал, куда мы едем. Мы это поняли только в Киеве. Нашей задачей была охрана территории и измерение радиационного фона. Когда приехали, цвели сады, но трогать овощи и фрукты нельзя было.
Запомнились пустые помещения, где все осталось так, как было при людях, будто бы только вчера эти помещения бросили. Мы неоднократно задерживали мародеров. Также постоянно прогоняли местных жителей. Иногда придешь в дом, а там бабушка сидит — это ее дом. Ее выгоняешь, объясняешь, что опасно, она снова приходит: «Мне все равно помирать». Потом таких стали оставлять в покое.
Мой товарищ по службе умер в 30 лет, никто не знает, от чего. Со мной все в порядке. В Чернобыле нас научили быть мужчинами, делать свою работу так, чтобы не было стыдно.
В Вологодской области живут 1600 чернобыльцев, в Череповце — 400 ликвидаторов. 543 человека призвали в разные годы из Череповца в Чернобыль.