Громкие случаи, связанные с изъятием детей, теперь не редкость. Совсем недавно тележурналисты с камерой пытались попасть в квартиру, где жила семья с шестнадцатью кошками, но получили отпор от волонтеров. О том, как преподносятся в СМИ подобные истории, нужно ли отбирать ребенка из «плохой» семьи, как помогать кризисным семьям и стоит ли размещать фотографии котиков, рассуждает президент благотворительного фонда «Волонтеры в помощь детям-сиротам» Елена Альшанская.

«Отобрали из-за котиков»: информация или манипуляция?

В последнее время в прессе прослеживается тенденция описывать случаи изъятия детей очень гипертрофированно. Можно назвать это упрощением, утаиванием деталей, когда реальные истории становятся очень красивыми, лубочными картинками.

Мне кажется, у этого есть две причины. Во-первых, человеку сложно испытывать сочувствие к кому-то не очень симпатичному и близкому: грязной, неблагополучной, пьющей семье, время от времени бьющей своих детей, не водящей их в школу и содержащей дома в антисанитарных условиях. А поскольку обычные задачи подобных публикаций – найти поддержку, то журналисты предполагают, убрав «лишние» детали, эту поддержку найти.

Во-вторых, тема изъятия детей уже несколько лет составляет предмет политических и общественных манипуляций. Разнообразные силы посредством транслирования определенных идей набирают себе очки: то у нас ювенальная юстиция грядет, то новый закон, «отбирающий детей».

Общественность не очень глубоко разбирается в теме, а все эти слухи требуют подтверждения. Вот и начинают раскручиваться «страшные истории». Задача донести правду тут уже не стоит, а стоит задача пропаганды: реальность не так важна, она «подкручивается» под нужную картинку.

«Всех отбирают»: статистика растет или падает?

На самом деле у нас с 2010 года идет довольно серьезный спад изъятия из семей и лишения родительских прав. До этого шел рост. А если посмотреть на СМИ, то получается ровно наоборот. Пока шел рост и число изъятых детей доходило до ста тридцати тысяч в год, в прессе было тихо. Сейчас «отбирают» уже тысяч шестьдесят, то есть с 2009-го статистика уменьшилась в два раза, – а у людей создается впечатление, что цифры, наоборот, с каждым годом растут.

Более того, сейчас совсем необъективных изъятий из семьи практически нет. Случаев, где достаточной причины для «отбирания» не было, я знаю по числу пальцев одной руки, и все они связаны с разборками между родственниками. Или бывший муж забирал детей у жены, или мама у дочери отбирала ребенка с помощью каких-то неправдивых жалоб в опеку.

Ребенок может стать причиной манипуляций в любом государстве. И государственные органы, либо не разобравшись достаточно, либо вступая в какие-то сделки, действительно могут отобрать ребенка «ни за что». Кстати, в одной из таких историй (которых действительно было не больше трех за долгий период времени), несмотря на влияние, деньги и так далее, нам удалось помочь маме отстоять своих детей.

«Нехорошие семьи» – правильно отобрали?

Что плохого в информационных манипуляциях? Самое первое: в сознании большинства людей возникает страх социальных органов, представление, что в любую семью могут прийти и изъять детей. Тут, кажется, главное, – определить границу и не забирать детей из хороших семей. И если выясняется, что семья «плохая», все вроде как происходит правильно. Но вот эта попытка провести промежуточную линию между «хорошими» и «плохими» семьями – порочна.

За много лет, которые наш фонд работает с кризисными семьями, мы не видели ни одной семьи, которая была бы идеальна, но у них случайно оказался только один апельсин в холодильнике, поэтому и отобрали детей.

Чаще всего ситуация действительно выглядит довольно неблагополучной, запущенной, иногда в квартиры наших подопечных просто тяжело войти. Но это не значит, что они не могут быть хорошими родителями своим детям.

В чем зло этой лжи, этого желания приукрасить? Бывает, в семье есть ситуация некоего неблагополучия, но мы считаем: если ей помочь, она может воспитывать своего ребенка.

И вот мы начинаем собирать помощь этой семье: пишем, даём какую-то более реальную картинку – и она совершенно не отзывается у людей. То есть люди готовы сочувствовать историям про злую опеку, хорошие семьи и один апельсин, но совершенно не сочувствуют семьям, которые в эту картинку не вписываются.

Семьи «нехорошие» – а им почему-то нужна помощь. У некоторых возникает ощущение, что их обманули.

Проблема закрытой двери

Вторая идея – просто не лезть в семьи. Пусть опека вообще не заходит, не смотрит, как семья живет. Это «хорошая» семья, все у них в порядке.

Но реальность часто выглядит совершенно по-другому: есть семьи, у которых ситуация очень тяжелая, она действительно на грани, и это опасно для проживания ребенка.

Тем не менее, это не означает, что ребенка нужно забирать. Это значит, опять же, что семье нужна помощь. И для того чтобы эту помощь оказать, семья должна открыть кому-то дверь.

Иногда семьи мучаются всю жизнь, хотя могли бы получить помощь. Но идея о том, что ни в коем случае нельзя никуда обращаться, тоже насаждается вот такими историями про «злую опеку», и это очень плохо.

Кризисные семьи – кто это?

Как выразился Толстой: «Все счастливые семьи счастливы одинаково, а несчастные несчастливы по-своему». Тут так же – нет единой картины, единого набора признаков, которые делают семью неблагополучной.

Возможна, например, проблема: человек не может оформить справки, у него большие трудности с социальной ориентацией, он не в состоянии преодолеть какие-то бюрократические вещи. Из-за этого у него огромные долги за коммунальные платежи, просрочен паспорт, нет работы, потому что без паспорта на работу не берут. А без работы нет денег – и все это закручивается в бесконечную змею, хватающую саму себя за хвост.

Чаще всего это не случайные проблемы: такие люди, скорее всего, сами выросли в неблагополучных семьях или в детских домах. У них нет основательного фундамента, заложенного в детстве, нет круга хорошо адаптированных родственников, которые поддерживали бы с ними связь.

Есть семьи, которые были раскиданы в момент развала Союза: одни родственники в одном месте, другие – в другом, разное гражданство. Сложно бывает, когда поколение-другое очень трудно выживало; в итоге ребенок не получил в своей семье той силы, которая держит его и помогает пережить кризисную ситуацию.

Бывают и разные психические и ментальные заболевания, – длительная депрессия, умственная отсталость, тяжелый невроз.

Проблема, в конечном итоге, связана с тем, как мы живем. Общество атомарно, нарушена коммуникация между дальними родственниками. И может так быть, к примеру, что у прекрасной благополучной семьи есть какая-нибудь племянница, которую они не сильно знают. У этой племянницы забирают ребенка, а родственники просто не в курсе ситуации, иногда даже и не в курсе, что ребенок есть, – хотя могли бы ей помочь.

Откуда приходит опека

Опека не ходит по квартирам сама, это всегда происходит по сигналу, по жалобе. Основные источники информации о том, что в семье неблагополучие, – школа, поликлиника или участковый, иногда соседи.

Дальше опека смотрит условия проживания. Опека – это специалисты административного характера, там нет психологической службы, которая разберется, что такое детско-родительские отношения, как оценить ресурс мамы. Это простые люди, образование у них в лучшем случае юридическое, а все остальное они определяют на глазок.

Например, они приходят в квартиру, там спят десять пьяных взрослых, и между ними ходит двухлетний малыш. Понятно, что это для него опасно. Или не работает туалет, ребенок спит в кошачьих какашках, больной, с высокой температурой. Опека этого ребенка оттуда изымает.

Чаще всего опека приходит не одна, а с комиссией по делам несовершеннолетних и участковым. У нас есть большая проблема в законодательстве: во-первых, сразу же после изъятия опека обязана подать в суд на ограничение или лишение родительских прав и уведомить прокуратуру. И прокуратуре, получившей сигнал, сложно предположить, что это может быть экстренная ситуация, после разрешения которой ребенка можно вернуть домой. В этих условиях опека порой нарушает закон, либо заставляя маму писать добровольное заявление, либо оформляя вместо изъятия акт обнаружения безнадзорного ребенка.

Во-вторых, к сожалению, закон не требует, чтобы в семью ходили специалисты – профессиональные психологи и социальные работники. Закон не прописывает эту процедуру так, чтобы не возникало ситуаций, когда в квартиру врывается десять человек в ботинках и с порога начинают агрессивно общаться с семьёй.

Конечно, эту ситуацию необходимо менять.

Изъять детей – выход ли?

И с дальнейшей работой с семьями, которых посетила опека, у нас тоже большие проблемы. Вначале всегда надо проработать возможность возвращения ребенка домой. Разобраться, что происходит, можно ли это изменить.

Потому что когда ребенок живет с шестнадцатью кошками, это не может быть проблемой само по себе. Но если ребенок не посещает школу, страдает от инфекций, связанных с антисанитарными условиями, не развивается согласно своему возрасту, это может быть проблемой.

Кроме того, отобрать детей в подобном случае – это видимость решения. Много лет так делали во многих странах, включая нашу, но в какой-то момент стало ясно, что такое решение не работает. Даже если абстрагироваться от чувств детей и говорить об этой теме чисто «технологически».

Вот опека изъяла ребенка. Но женщина родит следующего, возникнут те же проблемы. У нас нет возможности прекратить ее образ жизни путем изъятия детей, он не меняется.

Мать получает плохой опыт решения своих проблем, но не получает помощи, способной ее жизненную ситуацию изменить на лучшую. Ребенок травмируется разрывом с родной семьей, и не факт, что найдется новая и лучшая, которая будет его воспитывать.

Точка невозврата: когда волонтеры не помогут

Не всем семьям можно помочь сохранить ребенка. Есть ситуации жестокого обращения и очевидного насилия, когда ребенку опасно оставаться в семье. Есть ситуация, когда мама не готова быть мамой.

Была ещё одна история, которая в СМИ подавалась так: «ни с того ни с сего у бедной мамы решили отобрать троих детей». Когда мы начали с этой женщиной работать, выяснилось, что там были пьющие родственники, живущие с детьми на одной территории. Они устраивали всякие дебоши, мама не работала, – это совершенно классическая ситуация, обычно мы с такими семьями успешно работаем.

Но в этом случае, когда трое детей попали в социальный приют, мама ни разу их не навестила. Мы пытались всячески ей помочь, у нее были все условия, чтобы навестить детей, но она каждый раз находила отговорки.

И только тогда мы приняли решение, что помогать уже нет смысла. Это конкретный показатель – не то, что они жили в грязи с крысами, а то, что за месяц она не нашла возможности навестить своего ребенка в приюте. Это реальный показатель того, что изъятие было по делу.

Точка невозврата нащупывается в процессе, на это нужно время. Поэтому практически никогда не бывает ситуаций: вы отбираете ребёнка и понимаете, что у него не будет шанса вернуться.

Что важнее – отношения с родителями или социальные нормы?

Для любого ребенка разрыв с семьей – чудовищная трагедия. Это травма, катастрофа, для него она аналогична потере всего мира. Потому что семья для ребенка до определенного возраста – это и есть весь мир. Он воспринимает все окружающее через призму семейных отношений и свою личность строит в коммуникации со своей семьей. Поэтому, «отбирая» ребенка, мы, по сути, для него отрезаем мир.

Изымать однозначно и без промедления надо только в одном случае – когда пребывание в семье связано для ребенка с угрозой насилия, когда ребенка сильно бьют, насилуют или сексуально используют, когда над ним сознательно издеваются, когда есть серьезная угроза его здоровью. Понятно, что в этой ситуации ребенка нужно спасать, потому что это разрушает его личность.

Если же этого нет, а есть вещи социально неприемлемые: мама не водит ребенка в школу, или он живет в грязи, или она не показывает его врачам, или не очень им занимается, или у них живут шестнадцать кошек, – но, тем не менее, у них хорошие отношения, они вместо того, чтобы учиться, играют в нарды, тогда тут есть пространство для изменения, для того, чтобы эти люди остались вместе.

Отношения ребенка и родителя, если они благополучные, на всю жизнь закладывают основу для его общения с другими взрослыми людьми. И ценность этих отношений настолько велика, что ради нее нужно трудиться и помогать семьям выходить на какой-то социально приемлемый уровень.

Даже мама с психическим расстройством, если она не агрессивна, если она принимает лекарство и может контролировать свои приступы, для ребенка не опасна.

Или мамы с умственной отсталостью – у нас это стандартная категория, у которых часто забирают детей. Да, она не сможет сделать с ребенком уроки, но если на бытовом уровне она может готовить, стирать, гулять, рассказывать сказки, любит ребенка, то его надо оставлять. А уроки пусть приходит с ним делать репетитор. Ценность отношений родителя и ребенка выше, чем ценность социально принятых норм.

Детский дом психологические травмы не лечит

Куда попадает изъятый из семьи ребенок? В сиротское учреждение, где чаще всего нет психологов и терапевтов с тем объемом знаний и с хорошими профессиональными навыками, чтобы помочь ребенку перенести стресс. Психологов один, максимум два в большом учреждении, и индивидуальной помощью ребенку они заниматься не будут, не смогут физически.

Потеряв семью, ребенок попадает в коллективную среду. И начинается: подъем, завтрак в девять, дальше в школу – такой рутинный коллективный ритм, где он не может даже переживать то, что с ним произошло, потому что у него на это нет времени. Дети будут смеяться, если он будет плакать, хотя понятно, что каждому ребенку в этой ситуации хочется рыдать.

То есть попадание в коллективное учреждение – это вторая травма, и этот опыт очень глубоко засаживается в душу. Он настолько тяжелый и травматичный, что остается на всю жизнь.

Как надо бы помогать

Что делать, если мы приходим в семью и понимаем, что в этих условиях и с этими людьми не можем оставить ребенка? Это можно отыграть, договориться с родителями: «Давайте сейчас дети поедут в лагерь или санаторий, или те из них, кто больны, поедут в больницу, а вы их будете там навещать». Это будет обычная социально приемлемая для детей ситуация.

Вместе с родителями мы отвозим детей в больницу или еще куда-то. А в это время решаем, что делать с ситуацией в квартире. Выясняем, какие у них проблемы, как они дошли до жизни такой, что там с мамой. Дети при этом не травмируются, у них нет ощущения, что их забрали, что родителей они больше не увидят, что происходит что-то страшное.

С нашей точки зрения, когда есть сигнал, никакая опека с полицией не должна приходить в семью. В семью должен прийти соцработник или позвать семью к себе, потому что это более безопасно. Или договориться по телефону о встрече на ее территории. Прийти, объяснить: поступают жалобы, давайте вместе с вами разберемся. Чтобы у семьи не было ощущения страха и насилия, которое она ожидает от государственных органов.

Дальше тот же самый социальный специалист должен понять, можно ли этой семье помочь без изъятия ребенка, вместе с родителями разработать план выхода из сложной жизненной ситуации, привлечь других необходимых специалистов – психолога, юриста, социального педагога. В Москве в ряде округов есть работающие социальные службы, которые могут предоставить семье какую-то помощь.

Что могут и чего пока не могут социальные службы

Какие-то вещи, связанные с юридической ситуацией – с реструктуризацией долгов, с оформлением субсидий, каких-то временных пособий, с тем, чтобы найти для детей вещевую помощь или помочь оформить ребенка в школу, найти психолога – это все уже в Москве существует почти в каждом округе. Но, к сожалению, только для москвичей.

Кроме того, социальные и иные услуги у нас привязаны к месту постоянной регистрации. А большинство кризисных семей или потеряли, или не имели жилья, или прописаны где-то, а живут в другом месте. И из-за этого, по сути, они лишены помощи от государства.

Да, общественные организации работают с людьми, которые живут не по месту прописки и нуждаются в какой-то другой помощи. Но таких нуждающихся куда больше, чем общественных организаций и по-новому работающих социальных служб. 

Должны ли журналисты постить котиков

Ограничения на распространение информации, на мой взгляд, у нас в стране недостаточны. Например, на ток-шоу Первого канала регулярно приходят сотрудники органов опеки, рассказывают про семьи совершенно нехорошие вещи. И благодаря этому всякие страшилки про «отобрали за апельсин» у нас отлично приживаются.

А вот на Западе, например, очень строгие законы о конфиденциальности. Там если социальная служба пришла в семью, она не имеет права в СМИ говорить ни слова о том, что в этой семье происходит. За это серьезные штрафы и наказания вплоть до уголовных.

Да, у нас есть закон о персональных данных, все мы постоянно подписываем какие-то документы о конфиденциальности, но я регулярно вижу, как грязное белье «плохих» семей массово полощется в СМИ. По семье с шестнадцатью кошками были даже опубликованы фотографии. А этого нельзя делать!

Плюс от этой неправдивой кампании в СМИ про изъятие детей без причины – органы опеки начали бояться. Но этот факт не прибавляет количества грамотных специалистов и не меняет условий, в которых семья живет. И никуда не девается огромный минус – сотрудники опеки чаще всего не имеют профильного образования.

О реальных проблемах опеки

Такой специальности – сотрудник органов опеки – вообще не было в вузах, профстандарты по ней ввели только в прошлом году. Иногда эти люди действительно, с моей точки зрения, были профнепригодны, вели себя со всеми грубо, и порождали такие ситуации, которые вполне объективно потом описывались в СМИ. В таком реноме органы опеки отчасти виноваты сами.

С другой стороны, нельзя ведь сказать, что таковы все сотрудники опеки. Есть огромное количество очень грамотных, очень вежливых, очень болеющих за судьбы детей сотрудников, они до последнего пытаются не «отбирать», оказать помощь. Хотя зачастую ничего сделать и невозможно: в штате органов опеки нет соцработников и психологов.

В некоторых регионах ситуация проще, потому что появились хоть какие-то приличные социальные службы. Где-то, чаще всего там, где они находятся в рамках одного департамента, опека может попросить социальные службы заняться семьёй. Но там начинаются свои сложности.

Иногда, чтобы семья получила помощь, ей нужно собрать сорок восемь бумажек. И если оставить все без изменений, в качестве получателей помощи мы будем иметь только хорошо социально адаптированные семьи, у которых на самом деле все в порядке.

И хотя теперь в законе написано, что индивидуальную нуждаемость семьи определяет специальная комиссия, на практике они просят собирать те же самые кипы документов.

Я все же очень надеюсь, что со временем у нас выстроится реальная система помощи семье, а спекуляции на теме трудных жизненных ситуаций сойдут на нет. Я верю в разумность наших людей.