Об Анастасии и Марине Цветаевых, мистическом обществе розенкрейцеров и «высокотемпературных» темах

Разговор со Станиславом Айдиняном – литературным секретарем Анастасии Цветаевой – был записан во время его визита на Вологодчину в ноябре. Беседа была необычна тем, что в ней на одного интервьюируемого пришлось сразу два интервьюера. Ими стали вологодские поэтессы, члены Союза российских писателей Мария Суворова и Ната Сучкова. Интервью в итоге получилось в двух форматах – видео и текст, последний из них авторы любезно предоставили к публикации на cultinfo, понимая, что личность Айдиняна вызовет бесспорный интерес у аудитории портала. У наших читателей есть уникальная возможность насладиться не только самим диалогом, но и авторскими комментариями к нему.

Анастасия Цветаева, Станислав Айдинян

«Чем больше звереют люди, тем человечнее делаются животные»

Вооружившись смартфоном и штативом, ждем Станислава Артуровича в большом зале областной библиотеки. «Когда-то здесь был читальный зал», – говорит Ната. Верно, но теперь это зал для творческих встреч. Желающие законспектировать книгу-другую давно переселились в соседний, раньше он был «профессорско-преподавательским», кабинет. Когда мы пришли, там, к слову, работал только «вечный» посетитель «бабушкинской» – Анатолий. Вологжане знают его – завсегдатай лито в 90-е, человек, ассоциирующийся с библиотекой уже у нескольких поколений читателей. Склонится над толстенным томом и пропадает в нем на весь день. Для Толика и «бабку» отремонтировали, – шутим.

«Хоть уже лет 20 не играю, но отец мой, Артур Айдинян – большой музыкант», – говорит Айдинян, устраиваясь у рояля. Так и начали. Мотор, камера, первый вопрос. Без лишних вступлений и обмена любезностями. По-деловому. В видеоверсии интервью первый вопрос звучит так: «Что Анастасия Цветаева скрывала о Марине?» Но раскрою тайну монтажа. Начали мы на самом деле с другого. С того, что Анастасию Ивановну по-прежнему широкой публике приходится представлять через сестру. Хотя Цветаева-младшая – величина в литературе самостоятельная.

Станислав Айдинян на интервью

В чем Анастасия Цветаева превзошла свою сестру?

– Это легкий вопрос. Например, в европейской культуре членом Французской академии, как говорят, одним из сорока[1], можно стать только если ты описал свою собственную жизнь, создал мемуары. Мемуары в Европе – это такая же полноправная часть литературы, которая представляет культуру и историю нации. И Анастасия Ивановна – блестящий мастер мемуарного жанра Серебряного века. Ее мемуарной прозе нет аналогов в мире. Здесь можно использовать выражение, которое она употребляла, когда рассказывала о «Молодце» (поэма Марины Цветаевой, которую та перевела на французский язык, был автоперевод). Анастасия Ивановна говорила так: «Эта поэма написана «пылью растертых слов». Потому что немыслимо так передать на французском языке стихи Марины Цветаевой, но она это сделала. И то же самое я могу сказать вслед за Анастасией Ивановной. Ее проза написана «пылью растертых слов». В процессе чтения ты забываешь, что это текст, уносишься на волнах этой прозы, и просто забываешь о том, что ты читаешь, настолько это мощно. Это касается ее «Воспоминаний». Однако громовой успех уже при советской власти, в период оттепели, когда Анастасию Ивановну стали печатать и ее имя не было под запретом, получили «Сибирские рассказы». Они вышли в журнале «Юность». Это были рассказы пронзительного человеческого сочувствия к животным. Там было такое щемящее чувство сопричастности, боли, несправедливой обиженности животных. Со всего Советского Союза приходили чуть ли не мешки писем. Тогда еще существовала культура почтовой связи между редакциями журналов и читательской массой. Люди писали в газеты, писали в журналы. Наибольшее количество откликов было как раз на «Сибирские рассказы». И потом была еще книга, которая так и не достигла читателей. Она называлась «Непостижимое», тоже посвященная животным. Туда вошли все «Сибирские рассказы». Что интересно, эта книга имела авторский эпиграф, набранный довольно большими буквами. Было написано: «Чем больше звереют люди, тем человечнее делаются животные». И это актуально по сей день, и будет актуально, пока существует эта планета.

Через пять минут после начала интервью стало понятно, что Айдинян тоже перемещается по своим мыслям и воспоминаниям, как по волнам, с одной на другую. Как это делала и Цветаева. Проза Анастасии Ивановны и речь Станислава Артуровича очень похожи – густой смесью деталей, перетеканием ассоциаций… Кстати, еще один великолепный рассказчик – Ольга Трухачева, внучка Анастасии Цветаевой, и она тоже «грешит» многословностью. Но эта многословность не избыточная, а плотная, неизбежная. Пожалуй, только так об этих судьбах и можно говорить.

Анастасия Цветаева

Станислав Артурович, как вы стали литературным редактором Анастасии Цветаевой?

– Мы как-то сразу начали работать. Я же был профессионалом… Кроме того, я увлекался Серебряным веком и те имена, которые Анастасия Ивановна называла, мне были знакомы. Я вообще любил Андрея Белого[2], Вячеслава Иванова[3], ставил их куда выше Блока и даже Цветаевой. А еще по перепискам знал круг Анатолия Виноградова. Он, когда ей было 14 лет, а ему – 20, был влюблен в нее и однажды отправил письмо с признанием. В Первую мировую войну Виноградов совершал чудеса храбрости, имел георгиевские награждения, но был контужен, и после этого странности его усугубились. В мемуары попал тот факт, что он не помог Анастасии Ивановне при поступлении на работу в Румянцевский музей, где 10 лет был директором ее отец Иван Цветаев[4]. Тем не менее, этот человек и не мог помочь, потому что обвинялся в том, что пригревает старое дворянство. Он даже писал в редакцию газеты «Вечерняя Москва» об этом, говорил, поймите, я не могу найти в чисто пролетарской среде людей, знающих по восемь языков… А это уже тогда была центральная библиотека страны. Крупнее собрания в Москве вообще-то и не было. Кроме того, когда реквизировали усадьбы, подводами на лошадях именно туда свозились книги. Музей тогда назывался Московский публичный и Румянцевский музеи. Во множественном числе. Лев Толстой в свое время поражался и восхищался самоотверженности этих полуголодных людей, которые, получая мизерную зарплату, фанатически служат книге и русской культуре.

Историю о том, каким именно образом произошло знакомство с Анастасией Ивановной, Айдинян предлагает рассказать близкой подруге Анастасии Цветаевой – Ирине Карташевской. Она сидит с нами в зале вместе с Еленой Титовой, кандидатом филологических наук, доцентом Вологодского государственного университета.

Елена Титова, Станислав Айдинян, Ирина Карташевская

Ирина, кажется, вы сыграли в судьбе этого литературного союза важную роль?

– Дело было в Эстонии, в Кясму[5], летом 1984 года (в Кясму Цветаева обычно отдыхала – прим. авт.). Обычный день, мы с Анастасией Ивановной пошли на почту. Мы всегда с ней ходили на почту. Писем было много, как и в Москве, и мы их все принесли. Анастасия Ивановна говорит: «Давайте будем читать эти письма». Ну, я прочла несколько, а потом она спрашивает, что еще есть, и я вижу письмо от незнакомого человека. Она говорит: «Читайте!» Слушала до конца, не перебивала. Я прочитала полностью. Анастасия Ивановна: «Очень хорошее письмо, а давайте пригласим этого человека к нам в гости. Осенью». И осенью Станислав пришел к Анастасии Ивановне в Москве домой в гости. И они сразу начали работать.

Но таких «прихожан» в доме у Анастасии Ивановны было много, – поддерживает незапланированный разговор Ната. Например, моя знакомая, приехав в Москву поступать в Литературный институт, первым делом пошла не в приемную комиссию, а к Анастасии Цветаевой. Каким-то образом нашла адрес, то ли через телефонную книгу, то ли через какую-то справочную. Было удивительно потом слушать этот рассказ. Но это было.

– Да, такое было. Мы их называли не прихожанами, а «ходоками», – поправляет Айдинян. — Не много таких людей, но приходили. У всех разные цели были».

Станислав Айдинян в молодости

«Мне грустно, что я – как он не увидел мою зрелость – так я не увижу его седин и морщин»

У вас с Анастасией Ивановной разница в возрасте 64 года. Как это влияло на отношения?

– Я происхожу из очень музыкальной семьи. Отец (Артур Айдинян, 1923-1997 гг., – прим. авт.) был крупным исполнителем итальянской, европейской музыки. Его круг состоял из дореволюционных людей. Один мой друг – профессор Беленький. У него, допустим, висел овальный портрет, где он в императорской кокарде и с трубкой с чубуком. Я вырос среди дореволюционных людей. И она во мне это почувствовала, этот темпоритм. Анастасия Ивановна потом написала обо мне очерк, который назвала «Ночное эссе». В этом очерке она пишет: «Я не чувствую в Вас соперничества возраста. Это постоянно в моей жизни, а с Вами я не чувствую этого». Я был немножко из другой эпохи: и по лексикону, и по поведению, и по отношению к литературе. Ну, и литературным интересам. Если в 1970-е годы было принято увлекаться выпусками «Иностранной литературы», читать Хаксли[6], Маркеса[7], Борхеса[8], то меня интересовали романы Федора Сологуба[9], популярного именно в эпоху сестер Цветаевых, или стихи – глубочайшие, интеллектуальные, тончайшие стихи Вячеслава Иванова, и литургические стихи Андрея Белого, в которых были пророчества и звенел голос пророка.

Анастасия Цветаева в юности

В очерке про вас Анастасия Ивановна написала следующее: «В Станиславе и во мне есть сходство: «холодок в сердце – знаете ли вы его?» (В. В. Розанов). Но мне грустно, что я – как он не увидел мою зрелость – так я не увижу его седин и морщин, что не будет с ним зеркального моего понимания в годы его, может быть, одиночества». Согласны?

– Конечно! Что имеется в виду «холодок в сердце, знаете ли вы его». Это очень печальная фраза, которая принадлежит ее другу, великому эссеисту и философу России Василию Васильевичу Розанову[10]. Это оттуда. Холодок в сердце – это вздох над миром, как Анастасия Ивановна говорила. Вот ее слова, она говорила «и долгий взгляд из-под усталых век». «Холодок» не заключается в демоническом начале, в том, что человек бездушен или равнодушен к миру, нет. Холодок в сердце – это охлажденность знания. То есть когда суть мира приближается к тебе своими сокровенными чертами, то в таком случае бывает в душе холод космический, но это очень высокий уровень. Мы же, в нашем понимании, иногда относимся к жизни философски. Так же относилась и Анастасия Ивановна: с терпением, пониманием и философским знанием, что мы, как она говорила, сотканы из вечного материала.

В чем еще вы были схожи с Анастасией Цветаевой?

– Если говорить о смысле наших характеров, то мы были сходны тем, что являемся своего рода синглтонами (одиночками – прим. авт.). Каждый человек выбирает свой жизненный путь. Анастасия Ивановна понимала и говорила, что мы с Вами, вот, одиночки, потому что мы посвящаем жизнь свою, прежде всего, творчеству. Мы все время работаем. Никогда Анастасия Ивановна не имела печатной машинки, она писала и отдавала рукописи. У нее было два почерка. Один почерк – библиотечный, которым она писала по надобности. Другой почерк – такой же, как у нее был в 12-13 лет. Сохранилась записка, найденная на чердаке в Александрове, где Анастасия Ивановна жила в 1915-1916 годах, и там ее почерк. Он очень сходен с тем, что было потом. У Марины Ивановны Цветаевой, например, был не свой почерк. Она училась ему у графолога-эксперта. Этот вязевый почерк потом унаследовала, скальпировав его, Ариадна Сергеевна Эфрон, племянница Анастасии Ивановны и дочь Марины Цветаевой. Но почерк был не естественный, а приобретенный путем учения у графолога.

А какой у Вас почерк? Этот вопрос адресуем Станиславу Артуровичу уже после интервью. Он подписывает Нате книгу. Говорит, что почерк свой. Кстати, довольно писательский, слегка размашистый, но понятный. У Наты, например, буквы едва разберешь, да и у меня тоже. Тут, кроме как воспользоваться лайфхаком от Анастасии Ивановны – завести почерк библиотечный, ничего и не остается!

Творческая встреча со Станиславом Айдиняном в «Доме дяди Гиляя»

Приходилось ли править тексты Анастасии Цветаевой?

– Постоянно. Потому что у Анастасии Ивановны рандом был такой, круг, то есть она начинала мысль, потом далеко уходила, потом снова возвращалась к начатому, и потом были какие-то вставки, примечания, в скобках, через тире… То есть она писала импрессионистически. И она говорила: «Я люблю импрессионистов в живописи, почему? Потому что я человек близорукий. Близорукие люди так видят, как импрессионисты». И точно так же в прозе. Вы знаете, кто был ее самый любимый писатель – Марсель Пруст[11]. Причем она читала его в подлиннике на французском языке, читала и в переводах Софии Парнок[12], подруги Марины Цветаевой, поэтессы. И эти переводы, когда муха может быть описана одним предложением на 20 страницах, это прекрасное снотворное… (смеется – прим. авт.) проза Марселя Пруста. Читать его считается великим светским делом. Это так аристократично – читать Марселя Пруста, но не все выдерживают. Анастасия Ивановна была сама очень пристальна в прозе, и ей не изменял вкус литературный, поэтому она писала, писала очень распространенно, но нельзя сказать, что она была безудержным человеком в прозе, она умела останавливаться, умела писать миниатюры. Среди тех материалов, которые были найдены на чердаке в 2002 году в Александрове, есть и ее произведение, эскизное. Там прямо дух женщины начала 20 века из немого кино, с Аста Нильсен[13]  в главных ролях, с Верой Холодной, такая женщина, которая во всем разочаровалась, которой осталась только смерть, к которой она трагически идет. Это прозаическая миниатюра. Причем я не удивился, что ее никак не могли расшифровать. Дело в том, что написана она была где-то в 1912 году. Естественно, там строчная ять, фета, ижица, то есть весь состав русской старой азбуки. Они же строчно пишутся не так, как печатными буквами, и люди не могли понять, а я все это расшифровал, потому что нас на всякий случай учили писать по-старославянски.

Марина и Анастасия Цветаевы

Что Анастасия Цветаева скрывала о Марине?

– Анастасия Ивановна была очень искренним человеком, очень открытым в какой-то мере, но в чем-то – закрытым. Но она никогда что-то не скрывала о Марине Цветаевой, никогда. Другое дело, она могла откровенно высказаться. Она отталкивалась от жизни, когда писала мемуары. Их она писала для журнала в Париже, писала их увлекательно, и это не были слепки с реальности, она взлетала в них в свою собственную фантазию. Допустим, по ее мнению, образ матери, который вовсе не был такой уж благостный, потому что у матери были конфликты с Валерией Цветаевой, их сводной старшей сестрой от другого брака отца. А Марина Цветаева – это горный водопад, а я, говорит, тихая речка в мраморных бережках, которая в спокойствии рассказывает семейную хронику. Это знаменитые «Воспоминания» Анастасии Цветаевой, которые я, слава Богу, в 2008 году издал в двух томах, а большинство жителей России знают всего один том. На самом деле они намного интереснее, чем то, что есть в одном единственном томе.

Были ли темы-табу у Анастасии Ивановны?

– Нет, она на все темы, в том числе, как она выражалась, «высокотемпературные», говорила абсолютно, как молодой человек, абсолютно была без комплексов. Как раз их время, время декаданса, время Серебряного века – это было время, когда Розанов написал книгу «Люди лунного света». По мнению круга Анастасии Ивановны, а в Крыму они собирались в имении Бусалака, и это были селениты, все было посвящено страстям человеческим, любовям, увлечениям друг другом. Так вот, самые интимные детали этих увлечений могли быть вполне совершенно прохладным, уверенным тоном сказаны Анастасией Цветаевой.

Надо сказать, что на этой «высокотемпературной» теме мы тему и сменили, перейдя к вологодскому периоду Анастасии Ивановны. Айдинян акцентирует внимание, к слову, совсем не на сокольском сюжете, а на менее известном – вожегодском. По продолжительности пребывания не таком значительном, но по значению и по содержанию – крайне важном. Чтобы понять, из чего складывалось мировоззрение Анастасии Цветаевой, придется погрузиться и в эту философию жизни.

 «Это был вначале пламенный комсомолец из тех, что строил города!»

Расскажите о мистическом следе Анастасии Цветаевой на Вологодчине.

– Должен вам сказать на счет вологодского периода Анастасии Цветаевой, что он начался не после того, как многие считают, когда она освободилась из сталинских лагерей и приехала в Вологду в 1947 году. Это не соответствует действительности. Специалисты, в том числе вологодские, знают правду. Она здесь оказалась 20 июня 1936 года, потому что при очень таинственных и сомнительных обстоятельствах погиб ее друг Леонид Федорович Шевелев. Была религиозная группа, которая продолжала традиции розенкрейцеров, «Lux Astralis» («Звездный свет» – прим. автора). Эту группу возглавлял Борис Михайлович Зубакин, поэт-импровизатор. С ним вместе были также Геевский[14], Монисов[15]  и Леонид Федорович Шевелев. Он был, можно сказать, вторым по значению в этой группе. Когда я спросил Анастасию Ивановну, а что Вы скажете о Леониде Федоровиче Шевелеве, то она ответила: «Это был вначале пламенный комсомолец из тех, что строил города!» А потом он познакомился с Борисом Михайловичем Зубакиным, который, наоборот, был мистик, творивший чудеса. Он мог сделать знак голубя и исчезнуть. Леонид Федорович встал на колени перед Зубакиным, потому что в нем была огромная сила веры в Христа, настолько сильная, что Борис Михайлович был удостоен сана благовестника от патриарха Тихона[16]. Что такое сан благовестника? Это сан, который сейчас никому не дают в церкви. В тяжелые времена, а может, и не всегда в тяжелые, патриарх мог дать такой сан, если человек настолько высок духом, что может проповедовать в церквях. Вот, нет священника, расстреляны были массы священников, и патриарх Тихон дал Зубакину этот сан как человеку высокой духовности. И Леонид Федорович тоже обладал духовной высотой, которую все время совершенствовал. Борис Зубакин читал им лекции по этическому герметизму. Заметьте, это никакого отношения к политике не имело, это чисто религиозно-мистическое учение, связанное с древними орденами. Анастасия Ивановна очень гордилась тем, что розенкрейцеры в отличие от масонов – суть две разные вещи. Они не имеют никаких политических интересов. Их удел – жизнестроительство, душестроительство, изучение мистических учений древности, прежде всего – христианства. Фактически Анастасию Ивановну от многих своих выступлений Борис Михайлович освобождал, потому что считал, что она идет по православному пути, и это есть ее истинный путь. Она мне рассказывала, что Зубакин был самой яркой личностью, которую она встретила за свою жизнь.

Он поехал к Горькому[17]  на Капри, потому что Горький увлекся его образом по письмам. За ним последовала Анастасия Ивановна. Не правы те, кто говорят, что они поехали туда вместе. Этого не было. Вскоре выяснилось, что Зубакин был настоящий ясновидящий, и что он не менее интересен, чем сам Горький. Конечно, Горький этого перенести не мог. Он всячески пытался проверить Зубакина. У него жил в ту эпоху художник Ракитский[18], как она рассказывала. У него тоже были сверхчувственные способности, он видел ауру. И однажды Горький решил проверить их и разоблачить, как материалист, этих мистиков! Там была анфилада комнат, они шли одна за другой, можно было так пройти, чтобы не встретиться никак друг с другом. И Горький дал каждому конверт, бумагу и карандаш. Один проходит, смотрит на Горького, он записывает – светло-лиловая аура. Тот уходит в следующую комнату. Заходит Борис Зубакин. Пишет темно-лиловая аура. Оба запечатывают конверты. Потом при всех Горький хочет их разоблачить, вскрывает – там написано «светло-лиловая аура», а в другом – «темно-лиловая аура». За те несколько минут, которые прошли, аура из светлой превратилась в темную, но осталась лиловой. Там Анастасия Ивановна встретилась с Каменевым[19], впоследствии расстрелянным, большевиком большого правительственного ранга. Борис Михайлович посмотрел на его руку и сказал – бойтесь высоты. И жена его говорит: «Я же тебе говорила, что нельзя летать аэропланами!» А он имел в виду другое – ту политическую высоту, которую Каменев занимал.

Должен вам сказать, что, когда Анастасией Ивановной увлекся Тренев[20], они были в санатории, «Узкое», кажется, он назывался, имение Трубецких, это было в 30-е годы. Тренев очень увлекся Анастасией Ивановной, а она видела в нем сходство с Горьким. Были внешне похожи. Когда она уезжала, он тянул руки к машине, все было романтично. Но они встретились во 2-м МХАТе[21], где она преподавала английский язык актерам. Анастасия Ивановна его встретила и сказала: «Вам не надо было подписывать то, что Вы подписали». Это были расстрельные списки, в которых был ее знакомый по Капри Каменев. Он резонно ей ответил, сказал: «Анастасия Ивановна, Вы же понимаете, как это делается? К Вам приходят домой…». Приходят из НКВД, конечно, но она как-то, конечно, скептически отнеслась, и с тех пор он ее возненавидел и отыгрался на ее сестре, когда встретился с ней в Чистополе близ Елабуги, где и кончились дни Марины Цветаевой. Он говорил, что у нее иждивенческие настроения, что это жена белого офицера и так далее.

Кстати, когда были допросы Анастасии Ивановны, еще в Москве, еще в тюрьме… когда сидит тройка, и ее судят, и один говорит: «Она витает в облаках». Второй следователь говорит: «Мы ее спустим на землю». Третий говорит: «Мы ее спустим под землю». Ну, а там вы, голубчики, от меня никуда не денетесь… И они в ужасе вышли от нее, потому что увидели в ней такую необоримую крепость духа, которую они не встречали в более слабых индивидуумах. Так что одна из основных черт Анастасии Ивановны – духовное и волевое начала, слитые воедино. Это не значит, что Анастасия Ивановна была человеком идеальным, но то, что сила в ней была, это мы, ее современники, дружившие с ней много лет, свидетельствуем.

Елена Титова, Ната Сучкова, Станислав Айдинян, Ирина Карташевская, Мария Суворова

Что случилось с Леонидом Шевелевым?

– Они приехали поклониться другу, который при таинственных обстоятельствах попал под поезд на станции Выжега… (оговорку поправляет Елена Витальевна Титова – прим. авт.) Вожега… станции Вожега. Там это случилось. Было подозрение, что НКВД убило его, но в этом есть большие сомнения, потому что Шевелев вез сумму, которой должен был расплатиться с рабочими, он был прораб. И не исключено, что произошло обычное ограбление. Но человек отличался большими духовными достоинствами, как я сказал, и для того, чтобы создавать музей (музей Цветаевых в Соколе – прим. авт.), нужно многое еще расследовать и понять по материалам, хранящимся в архивах Федеральной службы безопасности России, потому что там есть вологодские допросы Анастасии Ивановны, они очень интересны. На некоторые вопросы она даже сама охотно отвечает. Она говорит в них о том, что такое розенкрейцерская ложа, как она наложением меча получила это посвящение. Но она не говорит об их работе, а работа заключалась в том, что они слушали лекции, вместе молились, и никогда не занимались политической деятельностью. Другое дело, что из пацифистских соображений они могли что-то не делать, это другой вопрос, а вот чтобы бороться с советской властью – такого не было. Они совершенствовали свои души, понимая, что мы живем невечно на этой земле. И, как я сказал, и она повторяла это, что «мы сотканы из вечного материала». Нужно свое «астральное яйцо» закалить так, чтобы не рассыпаться в пух и прах при переходе в иной мир. Вот это Анастасия Ивановна хорошо понимала и опасалась за судьбы себя и своих друзей, потому что каждый человек грешен. И в конце своей жизни она опасалась за свою душу, потому что за каждым из нас стелется какой-то, пусть даже и не всегда смертный, но хвост грехов…

Мы закончили. Но это была искусственная точка. Станислав Артурович, кажется, и не утомился, хотя говорил 40 минут кряду. Его воспоминания, как когда-то воспоминания самой Анастасии Ивановны сегодня для нас – ценнейший артефакт. И не записать их было просто нельзя. К примеру, книга, которую он подарил мне и Нате – «Воспоминания о Борисе Пастернаке» Анастасии Цветаевой, Марина Цветаева, А.М. Горький» издана тиражом всего 120 экземпляров... Она еще не разошлась по рукам, а уже библиографическая редкость. В этом смысле возможности всемирной сети несравнимо больше. И ими мы хотим воспользоваться, отправляя нашу беседу в путешествие по lux astralis. Я не мистик, но не могла не заметить, как программа, в которой этот текст набирался, переставала несколько раз работать исключительно на абзаце про Бориса Зубакина...

Благодарим Станислава Артуровича за беседу, наполненную и по содержанию, и по звучанию. Ах, эти театральные паузы на знаковых фразах... Ощущение того, что мы встретились с человеком дореволюционной эпохи, не покидает до сих пор. Какая редкость сегодня такая речь и такая острота ощущения прошлого.

Благодарим Елену Витальевну Титову за помощь в организации интервью, Ирину Карташевскую – за поддержку в беседе, директора Вологодской областной универсальной научной библиотеки Татьяну Николаевну Буханцеву – за возможность в тишине и благости провести эту съемку.

***

[1] Французская академия – ведущее научное учреждение во Франции. Основана в 1635 году. Членство в ней пожизненное, а кресел всего 40, поэтому, чтобы стать одним из сорока, нужно не только соответствовать уровню и иметь соответствующий статус, но и дождаться смерти предшественника.

 [2] Андрей Белый (наст. имя Борис Николаевич Бугаев, 1880-1934 гг.) – русский писатель и поэт, критик, представитель русского символизма и модернизма. Автор романов «Петербург», «Котик Летает», «Серебряный голубь», поэм «Первое свидание», «Глоссолалия».

[3] Иванов Вячеслав Иванович (1866-1949 гг.) – русский поэт-символист, философ, переводчик. Автор книг «Кормчие звезды», «Cor ardens», «Зимние сонеты», «Римские сонеты».

[4] Цветаев Иван Владимирович (1847-1913 гг.) – отец Марины и Анастасии Цветаевых, русский ученый, создатель и первый директор Музея изящных искусств имени императора Александра III при Московском императорском университете.

[5] Кясму – деревня на севере Эстонии на берегу Финского залива.

[6] Олдос Хаксли (1894-1963 гг.) – английский писатель-фантаст, новеллист, философ. Автор романа-антиутопии «О дивный новый мир».

[7] Габриэль Гарсиа Маркес (1927-2014 гг.) – колумбийский писатель, лауреат Нобелевской премии, автор романа «Сто лет одиночества».

[8] Хорхе Луис Борхес (1899-1986 гг.) – аргентинский писатель, автор книг «Вымысел», «Эль Алеф».

[9] Сологуб Федор Кузьмич (1863-1927 гг.) – русский писатель, переводчик, представитель декаденского направления в русской литературе и русского символизма.

[10] Розанов Василий Васильевич (1856-1919 гг.) – русский религиозный философ, критик. Автор книг «Опавшие листья», «Уединенное».

 [11] Марсель Пруст (1871-1922 гг.) – французский писатель, новеллист, представитель модернизма в литературе. Автор семитомной эпопеи «В поисках утраченного времени».

 [12] Парнок София Яковлевна (1885-1933 гг.) – русская поэтесса и переводчик. Автор сборников стихов «Розы Пиерии», «Лоза», «Русалочка».

[13] Аста Нильсен (1881-1972 гг.) – датская актриса немого кино. Известна по фильмам: «Суфражистка», «Заблудшие души», «Иисус Назаретянин. Царь Иудейский».

[14] Геевский Николай Александрович (1893-1949 гг.) – член группы «Lux astralis» с 1933 г., входил в «ядро» группы наряду с Я.О. Монисовым и Л.Ф. Шевелевым.

[15] Монисов Яков Онисимович (расстрелян в 1938 г.) – член группы «Lux astralis», считался преемником Л.Ф. Шевелева, который официально руководил группой. Духовным лидером ложи при этом был Б.М. Зубакин.

[16] Тихон (1865-1923 гг.) – патриарх Московский и всея Руси (Беллавин Василий Иванович) с 1917 г.

[17] Горький Максим (наст. имя Алексей Максимович Пешков, 1868-1936 гг.) – русский советский писатель, публицист, общественный деятель. Автор пьесы «На дне», романов «Жизнь Клима Самгина», «Мать».

[18] Ракицкий Иван Николаевич (1883-1972 гг.) — художник, друг М.Горького и его семьи, живший в доме Пешковых с 1917 г.

[19] Каменев Лев Борисович (1883-1936 гг.) — российский революционер, советский партийный и государственный деятель.

[20] Тренёв Константин Андреевич (1876-1945 гг.) — советский прозаик и драматург. Автор пьесы «Любовь Яровая».

[21] 2-й МХАТ — Московский Художественный театр второй. Драматический театр, существовавший в Москве в 1924-1936 гг.