Жизнь людей в ПНИ (психоневрологических интернатах) регламентирована «сан-пинами» (санитарно-эпидемиологическими правилами). Одно из них — писать и какать проживающие в ПНИ люди должны на глазах у всех. Кабинки и дверцы в туалетах запрещены. На фотографии туалет с 3 толчками без дверей в отделении, где живет Максим. Максим, дееспособный молодой человек 22 лет, у которого есть работа, друзья и тп, приходя ночевать «домой», должен как и все жители ПНИ ходить в туалет в открытый для всех толчок. У меня глаза на лоб вылезли, спрашиваю директора интерната — что же вы дверцы в туалете не сделали? Он говорит — мы бы рады, но СанПин запрещает. Женщина в белом халате, сотрудница ПНИ, уточнила: «У нас тут никто никого не стесняется».

В ПНИ живет 650 человек. 650 людей с инвалидностью за одним забором!

Взрослый интернат, в котором живет немало дееспособных людей, разделен по гендерному принципу. Отделение для мужчин, отделение для женщин. Ходить друг к другу в гости «на отделение» запрещено. То есть ты находишься все время в окружении людей только одного с тобой пола.

Две трети женщин в ПНИ коротко острижены, ежик на голове. Спрашиваю — зачем вы их так стрижете? Директор интерната говорит — у нас тут парикмахерская, и они сами себе выбирают прически. И правда, мы спросили одну женщину, почему она так острижена — говорит ей так удобнее, сама попросила. Но почему большинство женщин за забором ПНИ делают себе такие одинаковые стрижки ежиком?..

Зубы. Боже, у большинства людей в ПНИ зубов или нет совсем, или они наполовину гнилые! Я такого скопления людей с гнилыми зубами на весь рот еще никогда не видела. Хотя вроде как в районной поликлинике должна быть доступная для всех по ОМС государственная стоматология?

Во всех комнатах в ПНИ установлены видео-камеры. Максим, дееспособный модный молодой человек 22 лет, вынужден 24 часа в сутки находиться под видео наблюдением. Камеры установлены не только в общих зонах, но и в комнате, где люди переодевают трусы, спят, отдыхают. Пытаюсь представить, что чувствует человек, на которого круглые сутки с потолка смотрит видео-камера?

Весь персонал ПНИ почему-то носит белые халаты. Понимаю, когда белые халаты носят врачи (хотя в Европе и врачи без белых халатов). Но в ПНИ белый больничный халат одевают все. Библиотекарша, айтишник в компьютерном классе, ведущая кружка «умелые ручки» — все они тоже в белом халате. Зачем?

Самое тяжелое в ПНИ отделение называется отделением «милосердие». Я так и не поняла, в чем там заключается милосердие. На 25 лежачих человек — 2 человека персонала. Люди 24 часа в сутки лежат по кроватям. Кого-то нянечки сажают в коляски и вывозят в холл сидеть перед телевизором. В отделении тишина — заходишь в комнату, там тихо лежат. Заходишь в холл, там 15 человек молча сидят в колясках перед телевизором. Тишина как на кладбище.

Раньше я думала, что в плохих условиях жизни в ПНИ виноват директор ПНИ. Но мы сегодня поближе познакомились с директором. Он оказался хороший! Приходит на работу в 6 утра, работает без выходных. Знает по именам и в курсе историй большинства из 650 проживающих там людей. Дверь в его кабинет открыта, проживающие в любой момент могут зайти с вопросами. Мне он по-человечески очень понравился.

Максим говорил, что если задерживается на работе, то должен ходить мыться в подвал, где тараканы и плесень. Директор меня сегодня отвел в этот подвал. Спрашивает — ну что, где тут тараканы и плесень? И правда, тараканов и плесени в подвале нет, я была не права. Но все равно идея у себя в доме спускаться мыться в подвал странная.

Директор говорит — вы думаете, я не знаю, как тут все надо сделать? Я был в таких учреждениях за границей. Там тебе даются деньги, и ты все делаешь как считаешь нужным. А мы ни одной копейки на свое усмотрение потратить не можем. ФЗ, торги и т. п. За 8 лет персонал в 3 раза сократили, а количество проживающих осталось прежним. Вот вы бы в хосписе, говорит, могли бы делать всю ту же работу, но не 300 сотрудниками, а 100? Я говорю — нет. Вот и директор ПНИ тоже не может. И то бы говорил сделал, и это, если бы были средства.

Комиссия, на которой решали судьбу Максима. Будет он дальше жить в ПНИ или сможет получить положенную ему от государства как ребенку-сироте квартиру? Максим в белой рубашке, со свежей стрижкой, жутко волнуется, я тоже жутко волнуюсь. Члены комиссии — 15 незнакомых людей. Нет бейджиков с их именами, ты не знаешь ни кто эти люди по должности, ни как их зовут. Сначала докладывает кто-то из сотрудников ПНИ, зачитывают из личного дела диагнозы, историю жизни:

«Комиссия от 16 октября 2019 года постановила, что по своему психическому состоянию самостоятельно проживать не сможет, целесообразно продолжить реабилитационные мероприятия в условиях ПНИ».

«На нашей медицинской комиссии мы приняли решение, что он впоследствии сможет жить сам, но пока только под контролем. В настоящий момент выпускать его нельзя. Нужно понаблюдать за ним».

«Мы ему дали сегодня документ на подпись. Он не подписывает, просит копию. Говорит, что хочет посоветоваться. По всей вероятности, он получает установки от третьего лица. Он плохо идет на контакт с сотрудниками ПНИ. Мы ему говорим — Максим, чего ты боишься, подписывай, директор — твой отец родной, ПНИ — твоя семья».

«У нас тут есть правила. Максим плохо подчиняется этим правилам. У нас тут надо писать заявление, чтобы выйти с территории. И директор решает, да или нет. Сначала директор его не отпустил, потому что первый раз».

«Вы сказали, что Максим хорошо одевается. А зачем он так одевается? Что он дефилирует тут? Показаться хочет перед кем-то? Зачем это все? Тяга к этой одежде, может это нарциссическое поведение? Нарциссизм приводит к плохим последствиям».

— Любовно-сексуальные отношения у него есть?
— Не был замечен.
А какие кстати можно иметь любовно-сексуальные отношения, когда ты живешь в мужском отделении и в твоей спальне установлена видео-камера?

«Он инфантилен и не соответствует норме».

Потом в зал завели самого Максима, члены комиссии стали задавать ему вопросы. Поначалу говорили очень доброжелательно и по-доброму: «Ты знаешь, что это за комиссия? Расскажи, почему ты хочешь жить самостоятельно? Какие правила в интернате тебя не устраивают?».
Максим, оглядываясь на сидящую рядом сотрудницу ПНИ: Я боюсь говорить. Тут жесткие правила.

Один из членов комиссии начал говорить с Максимом как прапорщик в армии: «У тебя-то самого вообще есть правила? Как у мужчины, у тебя есть правила?».
Максим молчит. Я сижу соображаю, что вообще можно было бы ответить на такой вопрос?

Начался прессинг: «Настоящий мужчина не обманывает. Скажи честно, ты ведь не хочешь всю жизнь проработать уборщиком? Ты же понимаешь, что физически недостаточно здоров? Ты реально в жизни ничего не сделал. Пойти работать уборщиком — это самое простое. Ты сейчас отвечаешь, как ребенок. А ты скажи по-мужски».

Остальные члены комиссии были довольно доброжелательные и спрашивали Максима по-доброму. Но их вопросы были очень далеки от реальности жизни в ПНИ.

— Что ты умеешь готовить?
— Яичницу.
— Только одну яичницу?
— В детском доме у нас были занятия кулинарией, а тут, в ПНИ, нет.
Максим 4 года живет в учреждении, где всю еду готовит столовка, допуска к кухне у проживающих нет, он вообще ничего не может себе приготовить сам. Комиссия справедливо считает, что навыки самостоятельного приготовления еды важны для выхода из интерната. Но как человек может их получить, если в интернате ему ничего нельзя готовить себе самому?

— Сколько в месяц тебе будет нужно денег на еду?
— 9 тысяч.
— Наверное все-таки побольше?
— Я не знаю, в интернате нам дают всю еду.
75% пенсии Максима уходит интернату в том числе на еду. Интернат централизовано закупает на всех еду, централизовано готовит ее в пищеблоке и централизованно раздает уже приготовленные блюда проживающим. Из своей пенсии по инвалидности Максим на руки не получает ни копейки. Если бы ни работа, откуда он должен был бы научиться разбираться в деньгах? Как человек, чью пенсию целиком забирает интернат, за которого все продукты покупает интернат, как вообще человек должен узнать, сколько в месяц ему нужно на еду? Ведь в интернате люди не видят свои денег и не покупают себе еду сами.

— Ты считать-то умеешь? А читать и писать?
У Максима проблемы со слухом. Сейчас в 22 года мы его отвели в центр аудиологии и слухопротезитрования. Там назначили обследования и сказали, что такие обследования назначают детям при рождении, но т. к. Максим их не проходил в детстве, назначат сейчас. По их мнению, Максим невнятно говорит, потому что плохо слышит, и у него нет слухового аппарата. Слухового аппарата нет, потому что в его индивидуальной программе реабилитации он не вписан. По мнению специалистов центра аудиологии и слухопротезитрования, если Максим получит слуховой аппарат, он сможет лучше понимать происходящее вокруг и речь тоже должна выправиться. Вопрос как хорошо Максим умеет читать и писать — по-моему не к Максиму, а к интернату, который его этому обучал, но почему-то не в обычной школе, а внутри самого интерната, внутри периметра забора.

— Максим, расскажи, сколько стоит квартплата за квартиру? Как нужно платить за квартиру?
— Я думаю, что с учетом инвалидности, будет 200 рублей.
— Нет, 2 000 рублей. (Откуда Максим должен знать сколько платить за квартиру, если у него никогда не было квартиры?)
— Где и как ты будешь оплачивать квитанцию за квартиру (слава Богу, друзья Максима ему это рассказали, но вообще какой смысл задавать такие вопросы человеку, который никогда в жизни не платил за свою квартиру, потому что ее у него нет?).

Потом снова прессинг: «Ты не боишься выйти из интерната? Тебя здесь ждут, о тебе здесь заботятся. А там ты будешь совсем один. Сейчас ты востребованный, сейчас тебя все устраивает на работе, но ситуация может измениться, и ты будешь один. Ты не боишься этого?».

Комиссия закончилась, Максима отпустили. Члены комиссии решили, что после проживания в тренировочной квартире в течение года, Максим сможет жить сам. Я с этим решением согласна. Члены комиссии вдруг стали очень по-человечески говорить. Сказали, что они чувствуют свою личную ответственность за каждого выпускника ПНИ. Вдруг Максим решит бросить работу, продать квартиру и тп? Сколько на их памяти было ребят, которые не смогли жить после ПНИ сами и погибли. Члены комиссии очень беспокоятся о судьбе каждого выпускника ПНИ.

Я подумала, что очень понимаю их. На их месте я бы тоже очень волновалась, старалась бы все на 100% предугадать, прежде чем решиться отпустить человека в самостоятельную жизнь, и потому тоже бы так жестила.

И мне правда очень понравился директор ПНИ. Он уже кучу лет там работает, всю свою жизнь на это учреждение положил, в условиях очень ограниченных ресурсов старается сделать как лучше, все проконтролировать, безопасность гарантировать, за всем проследить.

И я очень благодарна департаменту соц защиты, что они правда очень стараются улучшить ситуацию. После комиссии они мне прислали смс, что «конечно надо максимально выводить людей из ПНИ и создавать для них сопровождаемое проживание, в Москве это реально». Я очень с этим согласна, и тоже именно этого хочу. Круто, что мы с департаментом соц защиты смотрим в одну сторону.

Я очень понимаю Максима, который говорит, что ПНИ — это тюрьма на 650 инвалидов, и он не хочет там прожить всю жизнь. Не хочет мыться в подвале, жить в комнате на 6 человек и ходить в туалет без дверей.

Если с каждым по-человечески поговорить, я каждую сторону понимаю. Вижу что каждый хороший и старается сделать как лучше. Но как так получается, что в России инвалиды вынуждены жить по 650 человек за одним забором без дверей в туалете и душе, с гнилыми зубами и отсутствием в жизни дел кроме сна, жратвы по расписанию и телевизора я так и не поняла.

За это же должен быть кто-то ответственный?

P. S. Кроме одного строгого мужчины, сегодняшняя комиссия состояла из очень человеческих людей. Да и строгий мужчина тоже в конце по-человечески объяснил, почему он такой строгий. Но все же оказаться одному перед комиссией 15 чужих человек — испытание дикое для любого человека. Даже для меня как «свидетеля со стороны защиты»)