Во время пандемии коронавируса московские больницы стали приглашать волонтеров — людей без медицинского образования, готовых работать «красных» и «зеленых» зонах. Волонтеры выполняют работу санитаров, сиделок и психологов: возят пациентов на КТ и УЗИ, моют, бреют и стригут, а также поддерживают их морально. В большинстве других регионов волонтеры помогают иначе — например, отвозят продукты пожилым пациентам и врачам. «Медуза» поговорила с волонтерами из московских больниц о том, как они справляются с работой в реанимациях и чем вторая волна пандемии отличается от первой.

Маргарита Минасян
продюсер-фрилансер, волонтер в «красной» зоне

Архив Маргариты Минасян

Во время первой волны коронавируса я работала волонтером в Первой градской больнице. Несколько недель назад снова пошла, но уже в 52-ю [больницу]. Стало очевидно, что помощь сейчас нужнее, чем во время первой волны.

Я с весны состояла в волонтерских чатах. Недавно там снова начали звать волонтеров, и я откликнулась. Не было каких-то торжественных призывов или особо организованных церемоний. Просто написали: «Кто готов — выходите, нужны люди».

Просили также говорить среди знакомых, что [в больницах] нужна помощь. Откликается немного людей, не все готовы на эту работу. Многие, мне кажется, переоценивают эмоциональную сложность работы. Кто-то просто разумно оценивает свои силы [и считает], что они не готовы сталкиваться с таким. У кого-то работа, семья, дети, пожилые. У нас тоже есть ограничения — волонтерами не берут людей старше 55, тех, кто проживает с пожилыми родственниками и у кого есть хронические заболевания.

Волонтеров не хватает. Было бы лучше, если бы нас было больше. Больше бы успевали, больше людей получало бы помощь, и мы бы не были настолько уставшими. 

В 52-й больнице есть два типа волонтеров. Первые — это те, что работают в реанимациях. Вторые, так называемые тимуровцы, — это люди, которые помогают тем, кто уже переведен из реанимации. Либо тем, кто сразу попал в отделение, но нуждается в помощи — тем, кого нужно выхаживать. Я была и там и там.

В работе «тимуровцев» основное — это активизация, помощь в восстановлении сил и подготовке организма к тому, чтобы он выписался [из больницы]. Чтобы ноги работали, руки посильнее стали — люди после долгого лежания физически ослаблены. Еще [помогаем с] разными гигиеническими процедурами: причесать, помыть, помощь в умывании, постричь ногти, почистить зубы, кормление. Еще можем книжки принести или что-нибудь вкусненькое.

Сейчас я закреплена за одной из реанимаций. Там мы тоже занимаемся активизацией — делаем небольшой массаж, разминаем ноги, помогаем присаживаться, кому это можно. Мужчин бреем, всех расчесываем, зубы чистим. Небольшие, несложные манипуляции, которые не требуют медицинского образования.

Но главное — это общение. В реанимации совсем слабые люди, многие без сознания. С теми, кто в сознании, надо разговаривать. Они больше всего этого ждут и ценят. Я прихожу, они с порога меня видят и говорят: «Ой, Риточка, ты пришла, мы тебя так ждали». Это бесценно. Надо поговорить, пожалеть, пошутить, ободрить, дать позвонить [близким].

Ничего нельзя делать без разрешения врача или заведующей отделением. Смена начинается с того, что мы заходим к врачам и заведующей отделением, уточняем, что можно сегодня сделать. У «тимуровцев» есть приложение в телефоне, где видно, кому какая помощь нужна. Это облегчает жизнь.

Мы работаем в максимально комфортных условиях — насколько это слово можно употребить в данном контексте. Мы не просто люди, которые приходят и путаются под ногами у врачей. Мы работаем, оказываем действительно нужную им помощь. Врачи это ценят, нам об этом говорят. Но когда мне в фейсбуке пишут «Ты — герой», я совершенно искренне так не считаю.

По весне для меня все было впервые — я в больнице лежала в детстве в последний раз. Все было дико и ново. Но я легко въехала во время второй волны — уже был опыт и понимание, что надо делать. Минимального и максимального количества часов в смену нет, но на час нет смысла приходить. Я стараюсь выходить [в «красную» зону] на 5–6 часов. Если больше, то чувствую себя тяжело и понимаю, что становлюсь бесполезной. Чтобы общаться с пациентами, нужно очень много сил. Но смены разные — иногда нет возможности передохнуть, много поступлений [новых пациентов]. В целом работы много. 

Из-за пандемии у меня сорвалось несколько долгосрочных проектов — например, съемки большого тревел-реалити[-шоу]. Сейчас я работаю как фрилансер, график свободный. Но среди волонтеров есть и люди с обычной работой — поэтому кто-то выходит только по выходным. Я стараюсь быть максимально восстановленной, максимально заряженной перед походом в больницу и не планирую ничего после. Внимательно слежу за своим состоянием, потому что оно оказывает огромное влияние на работу, на то, как я могу помогать другим. Это как про самолеты: сначала [нужно надеть] маску на себя, а потом на ребенка. О себе надо обязательно думать, чтобы помогать другим. 

После первого дня я восстанавливалась семь часов, ничего не могла делать. Еле-еле доехала домой, полчаса стояла под горячим душем и потом еще несколько часов просто была в прострации — казалось, из меня ушли все силы. Но потом восстановилась, и в следующие разы восстанавливалась уже быстрее. Сейчас я устаю ближе к вечеру. После смены захожу выпить чаю в комнату, где кормят волонтеров, провожу там 20–30 минут, восстанавливаюсь и еду домой. Работаю два-три раза в неделю.

Справляться [с нагрузкой] помогает понимание, что я нужна. Что меня ждут. Что эти люди на меня рассчитывают, а родственники знают, что их близкие в хороших руках — мы постоянно держим связь. Ощущение, что в это непростое время я могу делать что-то, что действительно имеет значение. Плюс очень хорошая команда, не надо тратить силы, чтобы кому-то что-то доказать.

Врачи говорят, что сейчас ситуация тяжелее, чем весной. Я не могу сказать этого. Мы находимся внутри одной реанимации, там есть свободные койки. Говорит ли это о том, что еще не самый ужас? Ведь сегодня есть, а завтра уже нет свободных коек. Но работы стало больше: в первую волну я пыталась пойти в «красную» зону, но там не требовались люди, а сейчас требуются. [Сужу] и по своим знакомым: в первую волну болели люди малознакомые, сейчас уйма заболевших среди знакомых. Есть умершие среди знакомых. Ощущение, что все это уже касается серьезно каждого из нас. 

Было бы хорошо, если бы в больницы приходили люди с осознанным желанием [помочь]. А не один раз посмотреть, что такое «красная» зона. Есть такие люди, которым просто любопытно — есть в этом какая-то военная романтика, достаточно жутковатая.

Но все довольно прозаично. Если вы готовы умыть чужого человека, массировать ему ноги, постричь ногти — если это вас не пугает, то идите [в волонтеры]. В реанимации работа связана с очень тесным контактом. Потому что многим тяжело, люди лежат неделями на животе, им нельзя перевернуться, у них начинает падать сатурация, кислорода не хватает. Такого человека важно выслушать, подержать за руку. У персонала при всем желании нет на это время. И теперь уже очевидно всем: и пациентам, и нам, и врачам, — что волонтеры — это не просто чудаки, которые решили лезть на амбразуру, а что это очень важно.

Сергей Ночовный
предприниматель, волонтер в «красной» зоне

Архив Сергея Ночовного

Я решил пойти работать волонтером, потому что больницам нужна была помощь. У меня было желание участвовать, и я вышел в «красную» зону. Я управляю компанией удаленно и имею возможность 2–3 дня в неделю уделять волонтерству.

Весной система задыхалась и хотелось помочь медицинским работникам. Во время первой волны я занимался более технической работой: мыл палаты, работал в транспортировке — перевозил пациентов на КТ и УЗИ. Сейчас мой фокус сместился на помощь пациентам. Я больше контактирую с ними, оказываю моральную поддержку, помогаю организовать связь с родными, кормлю, помогаю с гигиеническими процедурами. Это работа с отдельным человеком, оказавшимся в непростой ситуации.

Волонтеры привносят гуманность в процесс лечения. Сотрудники работают сутками, им не всегда хватает энергии дать чуть больше, чем профессиональная помощь. Этим и занимаются волонтеры. Мы помогаем пациентам почувствовать себя спокойнее в стерильной атмосфере реанимации, в окружении безостановочно пищащей аппаратуры и работающих вокруг безликих людей в защитных костюмах и масках.

Во время работы я особо не рефлексирую. В обычной жизни мы не сразу видим результат нашего труда и не так быстро получаем отклик, а тут результат на кончиках пальцев. Ты сделал человеку массаж, выслушал, покормил, дал услышать голос родных, и он очень тебе благодарен. И ты испытываешь радость в ответ. Людям в больнице очень страшно, им нужна поддержка.

Самое сложное, когда умирают пациенты. Я хожу [в больницу] два-три раза в неделю — и койки постоянно освобождаются. Нельзя сказать, что привыкаешь, но это часть процесса, ничего не поделать. Я переживал, со временем становится проще. В мае я обращался к психологу на этой почве, но в целом контролирую свое состояние. Иногда перед сменой бывает плохое настроение. Но когда надеваешь костюм в санпропускнике и выходишь в зону, все проблемы уходят на второй план. Ты видишь людей, находящихся в пограничном состоянии, между жизнью и смертью. Это не обесценивает твои проблемы, но позволяет чуть проще посмотреть на них. 

Когда тяжелый пациент идет на поправку и его переводят из ОРИТ [отделения реанимации и интенсивной терапии] в обычное отделение — это максимальное удовольствие. Конечно, это стопроцентная заслуга медиков, но хочется надеяться, что и наш труд помог. В среду я уходил со смены, и две пациентки на ИВЛ через маски говорят: «Обязательно приходите еще, мы вас очень ждем!» Ради этого я и хожу. 

Для медицинской системы волонтер кажется чужеродным элементом. И это победа, что нас приняли и всячески поддерживают. Я пытаюсь привлечь в движение [волонтеров] друзей и знакомых. Мой друг вышел со мной первый раз позавчера, подруга вышла на прошлой неделе. Я написал пост в фейсбуке, что нужны люди. Его репостнуло 1500 человек — огромное покрытие, мне написали человек 30. Соединил их с координатором, буду рад видеть в рядах!

Анжелика Колбая
врач, волонтер в «красной» зоне

Архив Анжелики Колбая

Я врач-дерматовенеролог. Весной коллега сделал клич в соцсетях, что нужна помощь в 52-ю больницу, я сразу написала ему. Сначала мы готовили больницу под коронавирус — она была после ремонта. А потом решили помогать в реанимации, чтобы разгрузить сестринский медперсонал. Это не врачебные действия: стричь ногти, мыть человека, переворачивать его. 

Я могла бы пойти врачом [в ковидный стационар]. Мне говорили, что моя специальность в обработке кожи нужна: в реанимациях люди лежат месяцами, пролежни неизбежны. Но я пошла в больницу волонтером, так и осталась. Когда я только устраивалась волонтером, все было экстренно, а потом затянуло так, что ты не можешь не находиться там. Сейчас мы уже наладили работу. Все работает как часы: врачи пишут поручения, а мы знаем, что нужно проделать с каждым больным.

Люди в реанимациях боятся, что с ними будет. Волонтеры — это добрые психологи. Постоянное общение и теплота очень помогают больным. Во время первой волны никто не знал, с чем он борется, — все было неразгаданное. Сейчас врачи и больница уже подкованы, знают, чем лечить, каждому больному находят свое лечение, есть системность в реанимациях. Я хочу всегда быть в реанимации, потому что вижу, что люди не безразличны, стали человечны, борются за каждого больного.

Бывают моменты, когда тяжело. Ты хочешь сделать невозможное, но вирус не поддается всем стараниям. Эмоционально тяжело, но не показываешь никому. Иногда по четыре часа просто держишь человека за руку. Просто повторяешь, что все будет хорошо. И что-то внутри дает силы донести человеку это. Когда я прихожу в реанимацию, я полностью собираюсь с силами. Я не могу распускать нюни. Человек верит тебе как никому другому. Он верит твоим глазам. Я говорю: «Вы должны бороться, если вы будете мне помогать, то у нас получится». 

Меня никто не заставляет, но я работаю три недели без перерыва. Не смогу больного даже на день оставить. Они ждут меня, и это чувство дает мне большие силы. Пациенты смеются: «Мы как собака Павлова, видим тебя и хотим кушать, а до этого даже не хотим». А я не могу объяснить, что мной движет, — просто не могу по-другому. Когда вижу глаза и улыбку [пациентов], сил в десять раз больше становится.

Сергей Гирин
генеральный директор управляющей компании, волонтер в «зеленой» зоне

Архив Сергея Гирина

С весны, когда началась пандемия, я решил, что ухожу на войну с ковидом. Для меня это как боевые действия. Верующий человек должен быть на передовой. 

Весной была самоизоляция, мы не работали, поэтому я приходил в госпиталь каждый день. Сейчас на основной работе работаем каждый день, но я распределил время: выделил два дня для госпиталя, а по выходным работаю на основной работе. Коллеги говорят, что гордятся мной. Мне 54 года, я работаю без выходных, у меня семь детей, одна внучка и бывшая теща, за которой я ухаживаю. Совмещаю и все успеваю.

Волонтерство уже часть жизни. С весны и до конца июня я работал в Первой градской больнице в «красной» зоне. Самое сложное — видеть тяжело болеющих людей в депрессивном состоянии. Некоторые не хотели жить. Например, у нас был пациент, глубоко верующий православный врач. Во время штурма на Дубровке он был врачом скорой помощи и спас много людей, узнал, какой надо вводить антидот. А здесь во время болезни отвернулся к стене и не хотел жить.

Я его, грубо говоря, пинал, тряс. Когда его перевели в другую палату, я в свободное время приходил к нему и мы говорили по пять минут. Человек постепенно выздоровел, хотя психологически был очень тяжелый. Тяжело также было смотреть, как сестры и врачи самоотверженно трудятся по 12 часов.

Месяц назад я пошел в ту же больницу в «зеленую» зону. Я зарегистрирован в объединении волонтеров Memedic. Оно работает с несколькими больницами, и в них сейчас нет «красных» зон, поэтому я пошел в «зеленую». Там же встретил медсестер и врачей, с которыми мы работали весной. Но если появится «красная» зона, обязательно пойду туда, так как опыт уже есть. Хотя «красная» зона сложнее физически, ты все время потеешь в костюме, болит лицо, голова, уши. В первые дни мало кислорода, все запотевает, но потом привыкаешь, что пот постоянно льется. В «зеленой» ты в одной маске, физически полегче.

Сейчас я прихожу в хирургию один-два раза в неделю. Нужна чисто физическая мужская помощь. Я вожу людей на операции, забираю их из палаты пробуждения. Работы много, люди не успевают, и моя помощь нужна. Работа помощника по уходу — это зачастую работа санитара.

Я верующий человек, только моя вера дает мне силы [на борьбу с ковидом] и духовный стержень. Не знаю, как по-другому справляются люди.