Александру Плигину, начавшему в одиночку возрождение Спасо-Каменного монастыря в самые трудные и не подходящие для этого годы, 8 апреля исполнилось бы 70 лет.

Монастырь обречен был исчезнуть с лица земли.

Его главный храм — величественный пятиглавый Спасо-Преображенский собор, первый каменный храм на Русском Севере (!) — в 30-е годы взорвали большевики. В начале 1990-х на этом месте остался поросший кустарником холм. Успенскую колокольню пощадили — на Кубенском озере она служила маяком. Когда на остров пришел Плигин, обветшавшая колокольня, предоставленная всем стихиям, держалась лишь чудом, словно до последнего ждала спасения.

Единственное островное здание — бывшая монастырская гостиница — осталось в виде стен, без крыши, окон и дверей. Александр Николаевич взялся отстроить этот дом, чтобы было где укрыться от непогоды. Сначала на памятник архитектуры шла денежная помощь от государства. Но вскоре иссякла — началась перестройка. Плигин остался на острове один, как отшельник, но верный своему решению: восстановить! Обустроил дом и принялся за колокольню.

Сейчас все его неподъемные дела можно перечислять просто, через запятую. Это практически отстроенный заново дом-гостиница. Это возведенная за один день с друзьями деревянная («обыденная») часовня. Это укрепленная и отреставрированная колокольня, увенчанная сияющим крестом, с новыми колоколами на звоннице, и устроенный в ней маленький храм. Но все эти труды стоили ему тяжелой сердечной болезни и ранней смерти — всего лишь в 56 лет!

Сейчас уже понятно — Плигин сделал великое дело: монастырь на Спасе возродился. В древнюю обитель вернулись монахи. Почти каждую неделю там служит настоятель Спасо-Каменного монастыря игумен Дионисий (Воздвиженский). Александра Николаевича, похороненного там же, около часовни, всегда поминают в заупокойных молитвах. Уже без Плигина заново отстроили трапезную палату, готовятся приступить к восстановлению Преображенского собора.

Тринадцать лет его нет с нами, и все дальше в прошлое уходит его живой образ. Каким был он в обычной жизни? Никто не расскажет о человеке лучше, чем его близкие. Об Александре Плигине вспоминает семья, подхватившая его нелегкую ношу.

Алексей Плигин, сын:

— Рядом с отцом всегда было хорошо: надежно и спокойно. Помню такой момент, когда мы с ним вдвоем делали машину, вернее, переделывали. Первый вариант он делал один, я еще грудной был. Машина у отца называлась «джип». Мы тогда понятия не имели о современных внедорожниках. Отцовский автомобиль — надежный, удобный. Рама из водопроводных труб, кузов из железа, покрашенный кистью в светло-зеленый цвет. Я ходил, наверное, во второй класс. Отец тогда работал на заводе вентиляционных заготовок. Помню, мы приехали на завод на старом экземпляре, а уехали на новом. Старый экземпляр просто разрезали — и в металлолом. Вот в этот момент я учился работать сварщиком, я ее резал.

Пацану восьми лет дать работать электродуговой сваркой! Сначала он мне говорит: подержи то, подержи это. А сам приваривает, отпиливает. Потом говорю: папа, хочу сам варить. Он спрашивает: «Не боишься?» — Не боюсь. — «Ну, все, давай». Естественно, и огарки прилетали, и «зайчиков» в глаза ловил. Он учил меня держать руку. Это самое важное — научиться твердо держать руку!

Твердо стоять, твердо держать руку. Учиться уверенности. Пусть у тебя не получается. А ты стой твердо и держи маску, вари, пробуй. Не получается, еще пробуй, пока не получится. Остальное придет с опытом. Мы с отцом понимали друг друга без слов. Когда я уже стал старше, отец доверял любую технику, знал, что разберусь. А если не получится, спрошу у него. Надо что-то сделать — он говорит: «Иди, разбирайся сам».

…Как-то раз я ехал из Устья на автобусе, и попутчики разговаривали об отце: непонятно, что он там делает? Сидит зачем-то на острове, рыбу без разрешения ловит. Прячется, что ли, от кого? Они и не знали, что этот человек, который час назад проводил меня на автобус, теперь до нитки промокший возвращается на остров, один тащит на лодку тяжеленный мотор и бак с бензином. А там, кроме хлеба и чая, у него ничего нет. Но я видел в глазах отца необыкновенный блеск, когда он подъезжал к острову. Что-то было в его взгляде такое глубокое, такое личное, что мне, мальчику, не под силу было объяснить этим взрослым людям.

Анна Осипова (Плигина), дочь:

— Год, когда отец болел и угасал, был очень тяжелым. Это вызывало невольный протест, потому что смерть была несовместима с ним, настолько он был жизнерадостным, полным сил. Он всегда говорил нам: «Я такой же молодой, как и вы». Если нас что-то увлекало — всегда был с нами. Он никогда не был стариком, не ворчал, всегда был молод душой. Когда у папы заболело сердце, попал в больницу, мы пришли навестить и попросили его позвать, а лежал он на четвертом этаже. Нам сказали: больной неходячий. Это было так нелепо, что показалось даже смешно. Отец — и неходячий! Быть этого не может! Он был просто сама жизнь. Мы требовали его позвать. И он сказал: «Да, я спущусь к своим детям». Папа вышел, и мы поняли, что все плохо. Потому что это был другой человек, а прошла всего одна ночь. Это был конец февраля 2003 года. Он прожил еще год. Смог бы кто-нибудь из нас так достойно перенести страдание, с таким терпением, стараясь не причинять никому особых хлопот? Несмотря ни на что, он вел активную жизнь, насколько это было возможно.

После выписки из больницы он почти не мог ходить, ездил на машине. Но устроил мне самый замечательный день рождения. Позвал нас поехать в Шолохово. Я взяла дочек, было тепло, мы пошли к озеру посмотреть на остров с берега. Гуляли потихонечку вдоль берега, готовили на костре. Он посидит, полежит на камне, не жалуясь, никуда не спеша, целый день с внучками. Это был для меня лучший день рождения. Может, он так прощался? Мы никогда не нуждались в формальных изъявлениях чувств. Было достаточно сознания, что все мы друг друга любим, всегда выручим, придем на помощь. Но, когда человек уходит и знает это, ему, наверное, хочется оставить близким какие-то яркие впечатления.

Этот маршрут через Шолохово был у нас самым знакомым и привычным — в целях экономии. Отец старался экономить на всем, в том числе и на своих потребностях. Он не думал о том, что ему придется тащить на себе два километра канистры с бензином по 20 литров, а порой и тяжелый мотор, рюкзаки — все не за одну ходку. Причем дорога-то не асфальтовая — болотина, приходилось и вязнуть. В каждое время года там свои трудности. Но нам всегда было весело, особенно ранней весной. Птицы заливаются, пахнет озером, от земли идет неповторимый теплый дух. Всё живет, радуется. И так хорошо! Идем не спеша. Разговариваем, какие-то истории друг другу рассказываем, остановимся, птиц послушаем. С нами всегда был наш «кавказец» Пася. Он убежит вперёд, сядет, поднимет морду и плавно водит из стороны в сторону носом, втягивает воздух. Я говорю: «Запахи дифференцирует». Папа смеется весело. Эта дорога нас объединяла. Но в тот раз она была для нас с ним последняя: это было его прощание, очень светлое.

А еще раз он прощался с озером сам. Это был один день, когда он от нас сбежал. Утром встали — нет ни отца, ни машины. Леша звонит: отец пропал, рано утром уехал. Мы вообще удивились, как он до машины-то дошел, ходить он тогда уже не мог. Оказывается, ездил на озеро. Мы его ругали за это, а теперь понимаю — он правильно сделал.

Главное, что он мне оставил, — это уверенность в своих силах. Его уверенность в себе была просто безгранична. Он всегда верил, что добьется нужного результата, если приложит все силы, если все преодолеет, сделает то, что должен сделать. Я теперь понимаю, что подобная невозмутимость души бывает у людей, твердо верящих: с нами Бог!

Надежда Александровна, жена:

— Бывает, когда не знаю, как поступить, я мысленно обращаюсь к нему: «Саша, помоги! Помоги, дорогой, не знаю, что делать». Иногда посижу на могиле, погорюю по-житейски, по-семейному. Так все время с ним говорю, и дети тоже. Чем больше проходит времени, чем дальше он уходит, тем ближе он становится и мне, и детям. Он как бы все равно живет с нами. Но теперь отпадает все случайное, мелочное, несущественное. А то, что в нем милостью Божией было заложено, те его духовные качества, его жизнь — она все ясней, все чище, все понятней нам, все дороже. Очень приятно и радостно, что человек жил и оставил после себя такую память.