К тишинским разбойникам (4)

11:48 17.09.2013 [Блогово]

Про Мостовую Лыву, про самовольные порубки и недозволенное сенокошение, про пожни и новины, про срезанные колоски, про Клашку Сибирянку и клад Стеньки Разина...

Да, мосты среди болот действительно были. Рассказывает о них и Павел Шабанов. Интересно, что именно в Ломоватке (в верховьях Ёрги) Павел записал легенду «легенду об острове посреди болота, или заболоченного озера, и о мостках из плах, проложенных в шахматном порядке ниже уровня воды. Доску несли с собой, перекидывали с плахи на плаху». Так что подробностей прибывает! Да и не только легендарных! По такому мосту через болото Павлу доводилось ходить в Кич-Городецком районе. «Помимо того, что такой мост не виден постороннему, он еще и живет очень долго – без доступа воздуха дерево не разлагается».

И что же там на островах среди болот, и правда, богатства разбойников? Что скрывали, если скрывали, люди, за чем туда шли?

У каждого, наверно, будет своя версия. У меня версии нет. Я просто вспоминаю слышанное, и собираются у меня в голове разные мысли...

Один из таких мостов ведь совсем рядом от этих мест: на Чистом болоте – где-то за этими лесами. Он сохранился до сих пор, теперь по нему ходят за ягодами. Но делали его не ради такого баловства.

Посмотреть на Яндекс.Фотках

( Свернуть )

В конце XIX века семеро сыновей Константина Нутрихина (Дмитрий, Прокопий, Василий, Алексей, Михаил...), а потом и их сыновья бревнами мостили проезд на найденную ими посреди болота рёлку (возвышенное, сухое место), чтобы вывозить лес и строиться. Манефа Николаевна Ипатова (внучка Прокопия) убеждена, что именно с этого и началась деревня Чермянино. Вообще-то она ошибается, деревня известна с XVII века, но во многом и права. Этот лес помог людям построить много новых изб, увеличить хозяйства, разделиться с родственниками, и результат не заставил себя ждать.

Если в 1859 году в Чермянино было 14 дворов и 95 жителей, то к 1913 году по данным «Ведомости о приходе» («Клировые ведомости Стреленской Богоявленской церкви Вологодской епархии Устюжского уезда 1-го благочинного округа за 1913 год») в деревне уже – 40 домов, более 200 жителей (125 мужчин и 103 женщины). За полвека население удвоилось! А дальше – больше! Манефа Николаевна вспоминает уже 54 избы в три порядка: «Три посада были полностью застроены!»

Так что Мостовая Лыва (именно так до сих пор называют этот мост на болоте - замощенную лыву) поспособствовала демографическому взрыву в одной, отдельно взятой деревне. В то время в Страдной волости увеличивались практически все деревне, но далеко не все такими темпами, как Чермянино.

Почему же за лесом надо было забираться на болота? Могу только предполагать. Может быть, лесной билет на более удобный для вывоза лес получить не представлялось возможным? Может, лес с рёлок был лучше по качеству или отпускался по льготной цене? Льготные цены были. Так в 1910 году «отпущено местным крестьянам по льготной цене 127,9 куб. саж. леса на сумму 866 руб. 79 коп.» Но крестьянские семьи, жившие натуральным хозяйством (только-только себе на прокорм), денег почти не видели и заплатить мало за что могли, поэтому искали возможность сэкономить. Стреленские деревни строились за счет самовольных рубок на границе лесничеств в глухомани верховий Стрельны с вывозом по дорогам-ледянкам и с последующим сплавом. Возможно, что-то подобное было и по левому берегу Сухоны. И чем дальше место вырубки, тем выше возможность не быть раскрытым.

На территории Устюгского лесничества (по левому берегу Сухоны) «в 1910 году было составлено 315 протоколов, в том числе 4 за недозволенное сенокошение, 10 за разработку новинных подсек и 301 на самовольные порубки». Еще удивительно, как и это было выявлено! Думаю, что уследить было очень сложно. «В 1910 году в лесничестве – 5 объездчиков и 10 лесников. Средняя площадь объезда – 31.725 дес. (колеблется от 5208 дес. до 77513 десят.), средняя площадь обхода – 15.862 дес. (колеблется от 2284 дес. до 51.620 дес.)». Передвижение по лесничеству совершалось «зимой на лошадях и на лыжах, летом в лодке (в среднюю воду) и пешком». В лесничестве имелись «в весьма ограниченном числе плохие лесные дороги, большею же частью тропы в таком же положении как и первые. Реки Верхняя и Нижняя Ёрга с притоками хотя и протекают по лесничеству, но в лодках подниматься на них трудно, подчас невозможно: весною быстрое течение, осенью и в конце лета пороги».

Да и не каждый объездчик, лесник рисковал связываться. Ведь сами же среди этих людей жили, а власть далеко... И совсем не удивительно, что средняя продолжительность службы объездчиков в Устюгском лесничестве составляла 4 года, а лесников – 2 года. В некоторых разбегались еще быстрее!

В дореволюционные годы была проблема и с сенокосами. Ближние к деревням пожни могли оказаться барскими и поповскими. Вот и вставал вопрос «недозволенного сенокошения». Наверно, у многих были потайные поженки и сенокосики где-нибудь в лесах, которые и потом, когда наступили еще более суровые времена, спасали крестьянские семьи. Тогда уж о заготовке леса для строительства новых изб и думать не приходилось, а скорее о том думали, как просто выжить и детей голодом не заморить.

Рассказывала мне Нина Александровна Батакова – уроженка деревни Печерза – кажущуюся невероятной историю про то, как ее дед в 40-е спас семью от голодной смерти. В самой труднодоступной глухомани междуречья Верхней Ёрги и Печерзы расчистил он в тайне от колхозного начальства и односельчан «новину», и был у него поначалу чуть ли не один только колосок, с которого начались посевы. Тем и выживали. Вам покажется мизером? Но это с чем сравнивать. Мешочек муки, которую выдавали за трудодни (за все трудодни семьи в течение года!), моя бабушка привозила домой на саночках. Всё!

...А про то поле Батаковых так никто и не узнал. А чтобы не узнали, это ж куда надо было забраться?! Может быть, тоже на рёлки среди болот? Ведь места-то тогда были населенные, а в деревне да и окрест весь народ на виду. Но, может, и народ на Печерзе негнилой был – не нашлось доносчика. Не то на Стрельне – в Андреевском...

Ведь и сено для своих коров косить надо было таясь. Уходили рано утром по одному, налегке. Косы уносили затемно. Воды и то с собой не возьмешь! Заметят! Выкашивали везде, где хоть немножко травы росло – в логах и в чащобах. К рекам близко, к заливным лугам и не подходили, упаси, Господи, – там колхозное! Воду из мелких лужиц пили, из пересохших ручейков яичной скорлупкой черпали. Только лягушки в лужицу набьются – больше и не попьешь... Израненный фронтовик – отец четырех детей мал мала меньше – ковылял на костылях: дойти еще труднее, чем накосить... А потом... нашлись добрые люди – донесли. На колхозном собрании постановили: вывозить сено у всех, кто для себя косил и попался, на колхозный двор! А Василий Федорович Данилов – инвалид Великой Отечественной – встал и мрачно сказал: «Только суньтесь, застрелю». И рано утром с ружьем на плече поковылял на костылях за несколько километров от деревни на Овинцев ручей – охранять свой зород. Потянулся тягостный, страшный день. Переживала, маялась его старенькая мама Мария Павловна, молчала жена, дети притихли в испуге... Нет, никто не рискнул приехать за сеном... У папы подкатывали слезы, когда он вспоминал об этом – из своего детства, про своего отца.

...Были и срезанные колоски. Донес кто-то на Клашку Сибирянку. Приехал уполномоченный. Забилась солдатская вдова Клавдия в испуге под мост. Когда поняла, что углядели, выбралась зареванная, вся перепачканная – в липкой смоле, налипших перьях и мусоре. Зашел уполномоченный в избу – голые стены, изголодавшиеся дети. Только рукой махнул, не взял грех на душу, уехал... Несчастнее Клашки – бесхитростной, по-деревенски доверчивой людям и миру – было еще поискать. Не судьба, а горечь беспросветная...

Было, получается, что и крестьянам от чужих глаз скрывать – даже клочок земли с травой цену для них имел.

Это только детям неразумным рассказывать, что «между Ёргами есть болото, а на нем стоит сопка. В сопке захоронено бочек сорок сороков – клад Стеньки Разина. Никому он не дается». Пусть думают, что тятька в лес ходит этот самый клад искать.

Посмотреть на Яндекс.Фотках