В эти дни в Вологде пройдёт выездной пленум Союза писателей России. Он посвящен
Александр Яшин умер 11 июля 1968 года,
За два года до своего ухода он тревожно-горестно признаётся:
Я обречён на подвиг,
И некого винить,
Что свой удел свободно
Не в силах изменить...
Всей жизни Яшина вполне присуще то, что Михаил Пришвин называл «творческим поведением». Бывает трудно объяснить: а что это такое? Всё как бы очевидно, произнесено много раз. Пушкинское: «духовной жаждою томим» — вот ключ к пониманию тезиса. Но остаётся некая тайна. Ясно, что это самое творческое поведение удаётся лишь немногим, по сути — избранным, но бывает трудно определить: в чём его истоки, где «начала и концы» (Блок).
Попробуем для начала понять, как появляются такие самородки. Откуда в глухой-глухой вологодской деревушке, где грамотных-то — человек двадцать на всю волость, появился мальчонка, вдруг решивший, что ему «надо учиться на поэта».
В деревне над ним потешаются, за первый гонорар из «Пионерской правды», вероятно, секут розгами — мать не может поверить, что за «стишата» могут прислать деньги, и очень немалые по тем временам. А скоро Саша и вообще уходит из дома, учиться уходит, правда, пока на учителя родного языка и словесности.
Спустя несколько лет Александр Яшин — в 21 год! — делегат первого писательского съезда, где слушает, слушает эти бесконечные речи. Он многое понял, догадался, наверное, почему однажды «за Есенина» его чуть не исключили из комсомола. Но Яшин не отказывается от своего пути, поступив в Литинститут, который закончил в конце июня 1941 года.
Уже 22 июня 1941 года он без сомнений пишет в свой дневник: «Решил быть на войне, всё видеть, во всём участвовать... Надо быть впереди, быть везде, чтобы после, если останусь жив, не было стыдно и жалко, что в такое время я что-то упустил».
Он ещё не знает, что «впереди»: ленинградская блокада, битва за Сталинград, бои на Чёрном море... Почти всё самое тяжёлое, самое трагическое, что выпало советскому народу в годы войны. А лично Яшину ещё и «довесок» — жесточайшая дистрофия, потом — туберкулёз.
Всё это скажется в конце жизни...
Жизнь Яшина после войны полна крутых поворотов, метаний, движения в разных «направлениях». Например, он мог, будучи уже лауреатом Сталинской премии за поэму «Алёна Фомина», уехать на целину, освоить тракторное дело, работать простым совхозником, скрываясь под псевдонимом.
А то загореться желанием поставить дом в вологодской тайге, на родном Бобришном угоре, чтобы жить месяцами в полном одиночестве.
А сколько Яшин ездил по стране, за границу. Сколько друзей у него было!..
Но пора вспомнить, что, прежде всего, он был русским литератором!
Писать Яшин начал рано, при жизни вышло около тридцати книг. Но в итоге самое «избранное» — том стихов, том прозы, том опубликованных дневников. Это не исключает того, что Яшин всегда был на виду, о нём много говорили критики, иногда устраивая настоящие «разборки» его творчества.
Понятно, что литературная ситуация была иной, чем сейчас. Впрочем, что обоснованно и очевидно: в русской поэзии двадцатого века имя Александра Яшина осталось.
Есть как бы «два» Яшина. Это заметно на уровне стиля, реализации жизненного материала в поэзию. А потом и в прозу.
В своём начале он как-то озорно весел и даже — рафинирован. Временами прорывается стилизация северного фольклора, то вдруг какая-то агитка, то репортаж в стихах. Такой стилевой полифонизм вообще характерен для поэзии
Каноны литературы утверждались «сверху», чуть ли не решениями партии, а поэты (вполне сознательно) за ними следовали.
Если вдруг появлялось «В холоде, в голоде жили мы в Вологде» (вопрос: почему в «холоде, голоде»?), то ответ настраивал на социальный оптимизм — «были мы молоды, были мы счастливы».
Или вот:
Никогда так низко не свисали
Яблони у нас в саду,
Никогда так парни не плясали,
Как плясали в нынешнем году!
Внимательный Владимир Солоухин заметил, что под стихотворением стоит — 1937 год. И задаётся вопросом: отчего это поэт так радуется, когда всем вокруг далеко не до смеха. Но Солоухин тоже не захотел сказать главного: а всё-таки почему? Можно многое объяснить природным яшинским оптимизмом, безоглядной верой в возможности социализма, что и было на самом деле.
Но важнее другое — творческая установка Яшина ещё не допускает «личного взгляда» на жизнь. Он фиксирует «внешнее», не давая вовсю развернуться душевному настрою.
Только «поздний» Яшин мог откровенно спрашивать себя:
Что я за человек?
Счастлив ли я?
Не могу об этом не думать...
За этим произошла и смена «экспозиции» творчества. Яшин все чаще исповедует ценности простые, ясные для нашего народа, но, в чём он уверен, необходимые для духовного утверждения личности. Своей поэзией он заставляет читателя задуматься о самых сокровенных свойствах души каждого: что есть совесть, честь ответственность за себя и других?
Интересно, что именно в это время он перестаёт ездить по «великим стройкам», а всё чаще и чаще приезжает в своё родное Блудново, чтобы через земляков понять свойства подлинной народной жизни.
Всё это оказалось плодотворно, важно и для самого писателя Яшина. Личное мнение писателя уже не сопоставляется со взглядами «верхов». Тут Яшину стало очевидно: нужен какой-то новый творческий метод. И, наверное, неожиданно даже для себя, он начинает применять его в прозе.
О повести «Вологодская свадьба» (1962) говорили в те годы много. В ней был совершенно неожиданный взгляд на русскую деревню, питающейся в своей повседневной жизни традициями «старины глубокой» и новых советских порядков. Писатель увидел новый тип социальных отношений, обозначив их достоинства и противоречия. Впрочем, повесть, кроме социалогичности, обладает и несомненными литературными достоинствами.
Так вот, Александр Яшин применил при создании «Вологодской свадьбы» обновлённый по тем временам жанр сказа. Он сливает голос автора с голосом рассказчика, объединяя кругозоры, чтобы взгляд на происходящее был максимально точен, объективен, даже — «кинематографичен». Этим приёмом создавался эффект присутствия автора для читателя. И тому оставалось поверить, что вся канва сюжета, все герои и описания — это не плод воображения писателя, а самая подлинная жизнь.
За всем этим Яшин, конечно, предполагал, что «разбирать» его повесть будут по законам искусства, а «судили» о ней по трафаретам придуманной, воображаемой жизни или партийных установок.
Тут показательно даже то, что сами-то прототипы себя не хотели узнавать в персонажах, хотя это реальные люди — земляки писателя, а сюжет, как говорится, был взят прямо из текущей жизни.
Яшин воспринял такую ситуацию болезненно. И свой, как мне представляется, лучший свой рассказ — «Угощаю рябиной» (1966) — насыщает откровенной публицистикой, отчего чудесный лирический рассказ стал походить на своеобразный «манифест».
Единственное оправдание такому авторскому решению, что его «публицистические» отступления — это размышления о действительно важнейших проблемах не только тех дней, но и нашего времени: что такое подлинная связь с родной землёй, с «малой» родиной, семьёй, как возродить традиции ушедших поколений в современности?
Вопросы, как видим, были заданы вовремя, но услышаны, как водится в России, были не всегда...
Но вернёмся к творческому методу Яшина. Подхватили его потом многие писатели, идущие вслед за ним. Прежде всего — Юрий Казаков, Виктор Лихоносов, Василий Белов, Виктор Астафьев, Юрий Куранов... Да, это прозаики разного уровня, но у каждого есть произведения, в которых современный «сказ» применяется почти так же, как и у Александра Яшина.
Василий Белов даже написал рассказ-очерк «Бобришный угор» (1966), в котором главным героем оказался сам Яшин, хотя и не названный впрямую. Рассказ Белова возвращает нас к теме «творческого поведения». Надо объяснить, что «Бобришный угор» отражает одну из трагичных страниц жизни Александра Яковлевича. В том году, по своему желанию, ушёл из жизни один из сыновей писателя.
Яшин после трагедии уезжает на родину, чтобы пережить горе, собраться с силами. Василий Белов приезжает проведать старшего друга. Они ходят на рыбалку, собирают грибы, слушают радиоприёмник... Белов показывает то истинное мужество, с каким Яшин переживает своё горе.
Оно непоказное, оно в глубине души и сердца, истинно русское мужество, привычное к любым испытаниям. «Мужеству, мужеству учусь у тебя», — произносит молодой тогда Василий Иванович, словно давая себе установку не только на последующую жизнь, но и своё «творческоё поведение»...
Потом Белов редко обращался к жанру современного «сказа». Но вдруг, на самом последнем этапе творческого развития, снова вернулся к такой прозе, обозначая её, как «документальную». Этим как бы перекидывая мостик из
Не менее интересно посмотреть на то, как проза Яшина повлияла на творчество Юрия Казакова. Принято считать, что Казаков — наследник «бунинской» традиции. И это во многом справедливо.
Но сравнительный анализ прозы Яшина и Юрия Казакова показывает, что второй многому «учился» у первого. Дело не только в материале для прозы. У того и другого — это северная деревня. Главное, в подходах к решению творческих задач. Вспомним «Вологодскую свадьбу» и, скажем, «Северный дневник» Казакова. Временами вообще кажется, что это мог написать один и тот же человек. Отличие, быть может, в том, что взгляды на жизнь у Юрия Казакова более резкие, язык произведений более строгий, можно сказать, «городской». А так творческие подходы к освоению жизни очень сходны. А это уже традиция великого русского реализма!
...Конечно, это только заметки. Кстати, о творчестве Александра Яшина написано несколько хороших книг, в частности, А.Михайлова, В.Оботурова, А.Рулёвой. Но и сейчас представляется, что интерес к его творчеству остаётся активным. Значит, и жизнь Александра Яковлевича Яшина продолжается...