Мой «роман» с Сольвычегодском как-то медленно складывается. Прошлый раз я там оказался, и тоже с «Неизвестной Провинцией», в ковидном 2020-м, и тоже в июле. Романтичная синяя туча висела над Вычегдой, вылившись в итоге жутким ливнем, когда мы на целый час забрались во Введенский собор. Так что на него я уже тогда насмотрелся.

Что же до Благовещенского собора, то музейные тетки встали грудью, как те печкины: «Мы работаем, собор открыт, но вам нельзя, у нас два случая ковида в районе». Никакие посулы не позволили нам обойти бдительную стражу культурного наследия Архангельской области.

В этот раз, в июле 2022 года, в соборе над туристами бдела милая девушка, совсем девочка, которой было самой искренне интересно, когда мы читали надписи на фресках, смотрели, где на них какие записи и сюжеты, грустили о смытых веками именах иконописцев на старой надписи в круге (к счастью, часть надписи восстанавливается по ее копии XVIII века).

Яркое солнце заливало этот сумрачный и печальный храм, которому как раз запустение совсем не к лицу. Не скрою, я сюда очень рвался и вот, дорвался.
Что ж, и вот он, и вот так выглядит память о Строгановых.

Вредно накануне много читать, в этом есть плохая сторона работы экскурсовода. Ты знаешь (обязан знать, что уж), что тут есть, знаешь, что об этом написали до тебя видевшие тут иное и большее. Я, конечно, старался не представлять заранее, но…

У меня почему-то восторгом сердце не екнуло. Собор был большой, расписанный, теплый (на улице уже несколько дней стояла жара). Но все время казалось, что ремонт в нем никак не может закончиться. Пустые глазницы киотов. Густые потеки от смытых записей, засохшие на нижних регистрах живописи. Расчищена первоначальная стенопись 1600 года только лишь в сводах у малых куполов с западной стороны и кое-где на стенах внизу. Из этого собора вынесли за XX век слишком многое.

Стенопись странная. Я ожидал виртуозности, маэстрии, присущей строгановским вещам XVII–XVIII вв. А тут ощущение, что не ансамбль, а много-много клейм большой житийной иконы, например, на сюжет «Троица с деянием». Как бы это пояснить? Представьте, что вы лежите на полу собора, смотрите вверх, и весь тот верх, все эти изгибы свода — это одно большое целое, одна большая живописная поверхность. Тогда в среднике там (за средник примем купол) — «Троица» (скорее всего, она там и была, только не сохранилась), а по сторонам — вот те самые «деяния». Их там много, в подробностях истории Адама, Сифа, Авраама, Моисея и т. д. Все это можно зачесть за «деяние Троицы», чем, собственно, и виделся в XVI веке на Руси Ветхий Завет.

Ниже на стенах — такие же клейма, причем почти вовсе без смысловых центров, почти без «средников». Есть какие-то как бы центры, например, сравнительно большое «Благовещение» на восточном своде. Но и все. Остальное — клейма, клеймочки, клеточки. В каждой клеточке свой сюжетик, а целого не выстраивается совсем. Словно огромные многочастные иконы наклеены на стены, лентами, «как прилично». Протоевангелие, Акафист, несколько сюжетов на тему почитания икон Богородицы. На западной стене Страшный суд. Много плотно стоящих как марки в кляссере изображений святых на столпах (среди них есть уникальные, например, одно из древнейших изображений Михаила Тверского). Но в целом все это дробно, перемешано и невозможно охватить сразу.

Говорят, совсем не провинция, вот такое искусство существовало в Москве в годуновское время. Трудно комментировать, тем более, когда и сохранилось-то два с половиной таких памятника, да и этот большей частью не раскрыт. Но такое искусство зовет размышлять над своей эпохой. Ведь думаешь, что вот где-то в Москве конца XVI века, сытой, богатой, еще не разоренной поляками, было «настоящее», изощренное, тонкое… ведь это современники Веронезе, Караваджо, Эль Греко. А не было. А было вот — широким мазком, обобщенной формой. Графичность, скупость, и даже у Строгановых — бедность какая-то. Богословская нищета. И будущее русской фрески было за этим.
Я решусь утверждать, что русское религиозное сознание конца XVI века потеряло византийскую интуицию о том, что храм в целом — некоторое богословское произведение. Дионисий еще это понимает, это еще заметно во времена святителя Макария, а потом — всё. Уже в Свияжске всё и я, пожалуй, соглашусь с Александром Преображенским, что фрески Свияжска — это 1605 год, а не 1560-е. Это представление о храме как богословской конструкции попытаются вернуть только образованные архиереи XVIII века, и лишь кое-где в своих кафедральных соборах. Это будет потом редко и мало, и этого почти нет и сейчас, а нынешние росписи церквей — крайне жалкие упражнения образованцев от богословия.

Но я не об этом. А о том, что и весь наш XVII век на стенах — только пышные ковры «традиционных» стенописей, в которых никто не собирался вкладывать никакую особую идею. В деталях там прорва няшек, в колорите, линиях — часто восхитительная гармония и будто льющаяся песня. А систематической, воспитанной мысли там — нет.
Начало этому специфически русскому явлению — в Сольвычегодске.

Странная рука писала эти фрески. Очень мастеровитая, технически грамотная (фрески получились прочные, выдержали северный климат!), но по части красочной гаммы — скудная. По части надписей — ловкая, надписи красочные, крупные, видные на расстоянии. Они рассчитаны, что их прочитают, и этот расчет на обязательное чтение навязчив. Художники будто не верят, что без надписи сюжет достаточен. Страшно далеко это от Византии, да и от Дионисия далеко — это все уже в XVII веке.

Именно такое будут любить в 1 половине XVII веке, и на этом будет учиться великий Любим Агеев. На этом изобильном множестве иконографических форм, когда каждая форма в отдельности — пустышка. Тут, в Сольвычегодске, кстати, уже знают западную гравюру, просто пользуются ею пока очень ограниченно, еще не умеют.
От этого один шаг к фрескам Кириллова и Калязина монастырей.

В теплом приделе выставлены некоторые древние иконы из собора. Там разные вещи, в основном, конечно, выше среднего уровня, но — опять — не то, чтобы ах. Хотя «Благовещение», «Страшный суд» и «Троица с деяниями» меня очень задели. В них есть очень сильные детали и общий строй в них хорош.
Ценность деталей, а не целого сольвычегодских вещей можно проследить на двух «Страшных судах» — довольно породистой, красивой иконе, одной из вложенных в собор еще Аникой Строгановым в 1570-х, и фреске на этот сюжет 1600 года. Предположим, что надписи на последней (они сейчас конца XVIII века) повторяют первоначальные (я в этом почти уверен).
Любострастный глаз современного человека всегда стремится в «Страшных судах» на сторону грешников. Разные готичные подробности нам любопытны. Чем там в Средневековье народишко пытали?
В этом отношении сольвычегодские «Страшные суды» схематичны, подробностей пыток нет, и так понятно, что подвешивали, жгли, рвали, держали в ямах. Зато есть надписи. Они характеризуют нравственные недуги своего времена, его больные раны, которые пытались уврачевать церковным лекарством.

Изображения грешников в адских пещерах на иконе и фреске часто одинаковы. До условных поз, до условных пыток одинаковы. А надписи несколько различаются, одни и те же пытки «раздаются» разным категориям грешников, то есть фреска не копировала икону. Но категории там и там схожи: «Лихоимцы», «Чародеи», «Кощунники», «Мужеложники», «Священники и монахи, не исполняющие обеты», «Отметники веры», «Судии немилостивые», «Пьяницы».

Ни одного выпада в адрес грешных женщин — чем будут просто изобиловать аналогичные сюжеты в XVII–XVIII вв. — здесь нет. Это очень показательно, и это не означает, что женскими грехами в церкви тогда еще не интересовались. Еще как интересовались и такие вещи на иконах писали и в XIII веке, и XV-м… это никого не стесняло. Но домострой — не бумажный, а настоящий, пока что был прочен, особенно в провинции, и царство за счет крепкой семьи, за счет верной, бесправной, работающей как загнанная лошадь русской бабы, выстояло в аду Смутного времени.
А вот с мужиками тогда было так себе.

Мы можем праведно клеймить иностранцев, какого-нибудь Горсея или Флетчера, негативно отзывавшихся о быте и нравах Московского царства XVI века. Но игнорировать писания Максима Грека, рьяно ополчавшегося против засилья колдунов на Руси в середине того же столетия, или такие памятники, как эти, сольвычегодские, нельзя. Ибо подобных им — много. А еще есть исповедальные тексты, и там, в общем, будет только подтверждение этого диагноза.

Мы-то знаем, что 1600 год — это порог Смуты. И ищем подсознательно во фресках дыхание грядущей Смуты и причины, что к ней привели. Мне кажется, как-то так и надо задавать вопрос: «почему случилась Смута». Смотря на такие памятники.

Замечательный памятник сольвычегодский собор, назидательный. Можно такие вещи в нем отыскивать.

А можно не отыскивать. Просто принять, что вот есть такие иконы, вот есть такие соборы. Они — как тот колокол звучат над шумным торжищем вечными словами Евангелия: приидите ко Мне, труждающиеся и обремененные, и Аз покою вы.