Говоря про Тотьму я, честно, не могу составить об этом городе цельного впечатления. Тотьма — это несколько, скажем так, фрагментов, в своем роде цельных и слабо пересекающихся друг с другом. Несколько музейных проектов, несколько точек приложения современного благоустройства, несколько кусков исторического города.
Лично у меня самое любимое в Тотьме — Спасо-Суморин монастырь. Не только потому, что в канонизации Феодосия Суморина поучаствовали хорошие знакомцы — митрополит Гавриил (Петров) и мой любимый Арсений (Верещагин). Там какая-то странная атмосфера, квинтэссенция города и его духа.
Собор Вознесения в монастыре в своем роде памятник редкостный. Единственный на большой территории Севера хороший классицизм, пусть не львовского уровня, но настоящий, крепкий, в духе московского классицизма Казакова и Жилярди. Его и строил Казаков — но Василий Матвеевич, сын нашего великого.
Канонизация преподобного Феодосия Тотемского в 1798 году подняла довольно скромный монастырь, балансировавший на грани закрытия, на уровень значительнейших русских обителей своего времени.
Как все канонизации XVIII–XIX вв., эта была штучной и не имела аналогов ни до, ни после. Она произошла не как политическая акция, не из-за особого желания как-то поднять значение Тотьмы, а из-за того, что были обретены мощи. Обрели их случайно (при строительстве), и поскольку они имели высокую степень нетления, без рапорта наверх это событие не осталось. В Синоде изо всех сил боялись, что случится чудо, но, видимо, одной рукой боялись и сочиняли отчеты, что все надо оставить «провидению Божию», а другой рукой судорожно крестились, чтобы чудо все-таки произошло и открылась слава Господня. Это можно уверенно сказать, зная всех фигурантов — и петербургского митрополита Гавриила (Петрова), образованнейшего и умнейшего человека своего времени, и ярославского архиепископа Арсения (Верещагина), и епископа вологодского Арсения (Тодорского). Эти двое последних многие годы занимались духовными школами, в Твери, Ярославле, Суздале и Коломне, хорошо понимали, чем дышит и каким вольтерьянством увлекается образованная молодежь. Оба жутко не хотели множить в народе суеверия, но оба истово верили и надеялись, что иногда Бог вступается в дела человеческие, что называется, прямо своей десницей.
Воскресни Боже! Да вознесется рука Твоя…
С делом был ознакомлен император Павел, и он — видимо, негласно, но твердо дал ему ход. Опять же для желающих оставляю чтение любопытной документации по этому процессу. Она несет на себе яркий след эпохи, но не буду о том распространяться. Надо просто помнить, что вообще за целое столетие до этого был канонизирован только святитель Димитрий Ростовский. А тут мало того, что канонизирован преподобный (что само по себе шло вразрез с общей политикой удавления монастырей в тогдашней Российском империи), так это случилась еще и в отдаленной провинциальной Тотьме.
Даже по Вознесенскому собору видно, как серьезно подошли к вопросу дальнейшего почитания преподобного Феодосия. Оставили незасыпанной яму, в которой обрели тот самый гроб, она существует в соборе и сейчас, вроде своеобразной крипты. С мощей сняли максимально достоверное (насколько позволяли художественные средства того времени) изображение, фактически портрет. Монах в гробу с закрытыми глазами, с бородой и в куколе. Пролежавший в могиле 228 лет и, несмотря на это, опознанный. Тиражная гравюра с этой картины раздавалась паломникам. В наше время хорошая копия ее находится в монастыре. Случевский, еще через сто лет, в 1880-х гг. побывавший в Суморином монастыре, воротил от этого благочестия нос, но господам-эстетам простительно, они и не от такого нос воротили.
Сейчас в нижней церкви сделан мини-придел, в котором можно увидеть современную раку и памятники современного благочестия вокруг преподобного Феодосия. Мне — тоже эстету в своем роде — не очень эта штука нравится, но, должен сказать, это впечатляет.
Мощи спасли монастырь, но не спасли Тотьму. За семьдесят лет после их обретения минимум три катастрофических пожара подорвали город, не имевший после закрытия китайской и американской торговли почти никакой другой экономической базы. Рушились барочные храмы, падали купеческие фамилии. Прошла земная слава. Советское время доконало оставшееся.
Здесь, в Суморином монастыре эту славу можно прямо подержать, сдуть с нее пыль, с ее цветных изразцов давно исчезнувших печей. И сама руинированность монастыря тогда покажется какой-то значимой, говорящей. Музейные открытые фонды в монастыре, на самом деле — это огромная рухлядная, в которой собраны предметы, в основном крестьянского быта, многие, и правда, выдающиеся. Но я с грустью думаю, что еще один великий тотемский Феодосий — Вахрушов — не понял в 1920-х гг., какая немыслимая ценность была внутри Входо-Иерусалимской церкви. Он дал исчезнуть ее верхнему иконостасу, чуду русского искусства. Если бы он тащил не эти прялки, а перенес сюда, пусть в обломках, весь тот иконостас (а он мог!), его бы можно было обратно собрать сейчас, и Россия имела бы в Тотьме вещь не хуже Троице-Гледина… Не нам, конечно, судить, неизвестно, что бы мы сами спасли на его месте. Но Вахрушов был, как многие из его поколения, очарован Васнецовым и сказкой о древней Руси, а не этим барокко. Вытащил он многое, древнерусское по тотемским окрестностям так даже почти всё. Но если бы, ах, если бы!
Остался Тюрин. Росписи Платона Семеновича Тюрина 1864–1865 гг. в Вознесенском соборе могли бы стать своеобразной достопримечательностью Тотьмы. Но они, в самом деле, такой непростой объект показа. Во-первых, в монастыре к туристам с фотоаппаратами очень не френдли. Во-вторых, сами росписи сильно потускнели — масло и пигменты Тюрин брал дешевые. Плюс в соборе сыро. В результате если вы приедете в пасмурную погоду, лучше не стремитесь в верхний храм, будет одно расстройство.
Но если будет солнышко, попадите туда, выслушайте, что про вас думают, но сделайте кадры купола или в бинокль рассмотрите его детали. Тюрин есть еще в селе Архангельском под Соколом, но, если уже не убрали леса, увидите вы там немногое. Купольная роспись такого масштаба от лучшего художника Вологодской губернии XIX века осталась по сути одна — именно здесь, в Тотьме. Когда ее рассматриваешь близко, видно, что такое художественное образование, и как оно все-таки нужно художнику. Ангелы удались. В преломляющихся лучах солнца они кажутся парящими в том самом эфире, из которого созданы.
(Фото я взял как с нашего последнего посещения Тотьмы с «Неизвестной Провинцией» в июле этого года, так и более ранние — увы, солнышко нам в этот раз «на Тюрина» не включили»).
