Я однажды делал репортаж из лесного поселка. Ехали туда часов шесть от райцентра по зимнику. Жильё — дощатые бараки. Повальное пьянство, причем пили мерзейшую отраву, вроде жидкостей для чистки ванн и розжига каминов. Мы и снимали про это. Помню, возле лавки тёрлась ватага детей лет десяти-двенадцати. Вытолкнули вперед одного, помладше, с рекомендацией: "Вот его запишите, у него на прошлой неделе батя от сивухи помер". Тот смущенно улыбался.

Среди ветхих халуп увидели ухоженный дом: резные наличники, краска свежая. Зашли, познакомились: пара пенсионеров, обоим за семьдесят. Он всю жизнь валил лес. Но — чудо — непьющий. Художник. Рисует жену.

В комнате повсюду — кипы альбомных листов. Есть несколько пейзажей, пара натюрмортов с веткой рябины. Всё остальное — её портреты. Сотни рисунков. "Так а кого мне ещё? Сын далеко. По памяти не умею".

Натурщица с кухни ворчит: все мужики как мужики, только у меня рисовальщик. Он выуживает из папок самые удачные работы.

На всех она молодая. Красивая, статная, взгляд озорной. Даже на последних эскизах, недельной давности, ей лет тридцать пять. Вот так он её видит. По памяти-то писать не умеет.

Сюжет у меня вышел куцый — не хватило мастерства. Не удалось поставить прямую речь деда. Говорил он метко и смешно, но только с матом и так, что не вырезать. Особенно жаль было такой фразы: "Учился по журналам. Перерисовывал разных там... Куинджи-**инджи".