Детство привычно считается наилучшим временем жизни человека, золотым веком, что ли. Такая уютная якобы область, залитая ослепительным теплым светом.
Авторитет детей и преклонение перед детьми сделали их неприкасаемыми и защищенными мощными табу. В России мы дожили до того, что и взрослую жизнь с недавних пор усиленно перестраиваем так, чтобы мы, взрослые, не раздражали детей. «+6», или «+12», или «+16» на книгах и кинофильмах — яркие доказательства того, как мы сознательно и насильно инфантилизируем взрослую жизнь в угоду детям.
Между тем, если разобраться, а к своим семидесяти трем годам я разобрался, в состоянии детства уюта не наблюдается. Это переходный период, который сами дети ждут не дождутся, хотят быстрее проскочить.
Дети страшно комплексуют по поводу своей малости, крошечности, того, что они четвертьлюди или полулюди.
Уменьшенная копия человека, ковыляющая у вашего колена, хочет быть немедленно «большим». Потому дети любят мерить свой рост и бурно радуются каждому прибавленному сантиметру. Им не терпится вырасти.
Если называть их «маленькими», они нервно кричат, что они «большие!». На самом деле маленьким быть противно. Это взрослым приятно глядеть на человеческих щенков, милых таких. Дети иного мнения о себе.
Помню, что, гуляя с отцом-офицером, физиономия моя приходилась где-то на уровне его колена, там, где кончался высокий сапог, я злился и комплексовал. Колено сгибалось и разгибалось рядом, нарушая строгость отцовской длинной шинели. Быть таким коротким было, помню, унизительно. Посмотреть вверх на лицо отца — трещала шея.
Детей не удовлетворяет на самом деле их беспомощное переходное, от зародыша, состояние. Они с неудовольствием несут свой крест начатых, но находящихся постоянно в состоянии строительства строений.
К тому же взрослые управляют детьми, как им, взрослым, вздумается.
Принято считать, что дети вне себя от радости и страшно счастливы от общения с любимыми родителями. Однако, понаблюдав пристальнее, обнаруживаем, что у детей отношение к родителям примерно такое же, как отношения собаки с хозяином.
Собаки ведь, объясняют нам ветеринары, считают главными себя, а хозяина видят слугой, приставленным к ним для обслуживания. Ну да, слуга может быть любимым, и пес может в отдельных крайних случаях издохнуть от тоски по вдруг умершему хозяину. (Ни один ребенок, впрочем, насколько мне известно, не умер от тоски по умершему родителю.)
«Накорми!», «Гулять!», «Хочу какать!», «Хочу кусаться!», «Купи новые джинсы!» — вся программа отношений детей—родителей изобличает, кто от кого зависит. Когда у меня появился сын, то моя теща, помню, обращалась к гостям, пришедшим на его первый день рождения, со следующими словами, обидными для меня: «Вот сейчас войдет хозяин! Вот хозяин!»
Я только стоял рядом с тещей и моргал глазами растерянно.
«Хозяин» между тем управляется мамой и бабушкой как им вздумается. Моя бывшая жена пропустила наших двоих отпрысков через три или даже четыре школы, безжалостно каждый раз разрушая все их начатые дружбы и знакомства. То есть дети существа подневольные. В результате мои дети, мальчик и девочка, растут, опираясь в жизни только друг на друга. Что не есть хорошо, опоры должны быть многочисленны.
Детям хочется самим управлять собой, отсюда распространенные в определенном возрасте, как правило около 12 лет, побеги из дому, в ярости бегут от взрослых «тиранов». Тирания в большинстве случаев выражается просто в навязывании повестки жизни для ребенка.
Дети еще и эротичны, во всяком возрасте, от младенцев до подростков, эротичны больше, чем взрослые. А им не велят быть эротичными. Они хотят прикасаться друг к другу и к взрослым, а их бьют по рукам.
Состояние детей я бы сравнил с горькой судьбой заключенных. Они ждут, кто шестнадцати, кто уже восемнадцати, с таким же нетерпением, как заключенные ждут окончания срока. Только и различия, что дети не сосредоточены в тюрьмах, а рассеяны по семьям. Где им, как правило, все нельзя, а если все можно (бывают такие семьи), так это еще хуже, поскольку дома-то можно, а в детском саду или в школе по-прежнему все нельзя. От этого контраста миров возникают и просто скандалы, и настоящие трагедии.
Детство, таким образом, скорее, неприятная пора дрессировки небольшого по размерам человеческого существа. Постоянно напуганного, ведь его окружают здоровенные по размерам животные одного с ним рода, постоянно подавляющие его, а если не подавляющие, то просто угрожающе нависающие над ним.
Взрослые стараются использовать детей, обмануть и, что называется, «нагреть». Ребенок сдачи дать не может, физически еще слаб, и совсем нет опыта обманов.
Педофилия — только один из видов использования детей, на самом деле взрослые используют их многообразно.
Женщины кичатся своей беременностью, в восточных обществах матери мальчиков имеют льготы и преимущества перед матерями девочек.
Детность семьи — вообще преимущество в глазах государств. В СССР, вспомним, существовал налог на бездетных.
Дети играют роль товара на социальном рынке. Иметь детей — благонадежно, не иметь — подозрительно.
На мальчиков нацеливается жадным оком армия. На мальчиков и девочек равно жадным оком рынок труда.
Мне посчастливилось взрослеть в эпоху, когда у семьи и у дисциплинарной школы был соблазнительный для детей конкурент — улица. Улица не врала ребенку, выходящему на нее, к ней, улица предоставляла ему тот вариант видения жизни, который и был реальным, без сюсюканья. «Жизнь сурова, нужно уметь постоять за себя, в жизни встречается множество индивидуумов, желающих использовать молодое животное человека, неопытное и наивное. В животном мире детей просто пожирают другие животные, а в человечьем — используют» — вот что наказывала мне улица.
Один многоотсидевший вор в Харькове 50-х годов, помню, говорил мне, развалившись на дряхлой удобной садовой скамейке: «Жди, пока вырастешь, пацан. Маленький человек защитить себя не может, ножом не ударит, силенок нет, надо ждать, пока вырастешь. Жри больше».
Взгляд, конечно, воровской, но верный.
Те, кто настаивает, что детство — наилучшая пора в жизни человека, вводят нас в заблуждение. Возможно, наилучшей порой детство было в семьях помещиков и аристократов или там богатых купцов в дореволюционные времена, для их детей, окруженных сервисом all inclusive — когда няньки, мамки и гувернантки наперебой обслуживали дитя.
Но помещики, аристократы и богатые купцы составляли ничтожную долю населения нашей страны. То же самое можно сказать и обо всей планете. Доля обычных детей была нелегка. Достаточно сказать, что в такой передовой стране мира, в стране со старейшим в мире парламентом — в Великобритании — вплоть до самого XX века к детям применялась смертная казнь, их вешали за тонкие шейки.
Как обстояло дело с детьми в старой крестьянской России?
Детей в крестьянских семьях делали много — не по причине отсутствия противозачаточных средств, но с целью увеличить количество работников в семье: тогда община наделяла семью большим количеством земли и росло благосостояние. Детей старались держать в черном теле, старший в семье, отец или дед, «большак», заботился, чтоб они не бунтовали.
Цитирую историка Миронова:
«Родители совершенно сознательно разрешали своим детям учиться в школе лишь 1,5–2 года, чтобы не потерять над ними полный контроль и чтобы дети “не испортились”. Дети успевали овладеть минимальной грамотностью, которая не позволяла им слишком подняться над родителями в интеллектуальном отношении».
Детей, даже уже выросших, а в 16 парни уже были мужиками, глава семьи — «большак» — эксплуатировал за здорово живешь.
По крестьянскому обычаю, реальному, а не лубочному, но по укладу жизни крестьяне не признавали за детьми права отделиться от отца и требовать раздела имущества. В семьях существовало даже узаконенное сексуальное рабство. Так, широко было распространено такое явление, как «снохачество», когда свекор эксплуатировал невестку (жену сына) в сексуальном отношении.
В конце Гражданской войны, мы знаем, железный рыцарь революции Феликс Дзержинский занялся с успехом детской беспризорностью. Шесть миллионов детей были спасены.
А вы говорите, «детство — счастливейшая страна грез».
Ничего подобного. Детям всегда приходилось тяжело.