Обнаружить себя рядом с братьями Куаши

Республиканский марш в Париже в память погибших в результате бойни в редакции «Charlie Hebdo». Фото: REUTERS/Eric Gaillard

 

В европейских газетах пишут, что это 11 сентября для Франции – наверное, хороший повод вспомнить себя осенью 2001 года. Мне 21 год, я, вероятно, типичен; сижу у телевизора с пивом, смотрю на происходящее глазами Данилы Багрова из главного, как уже тогда было ясно, фильма моего поколения – Америке кирдык, надо же. Потом еще много дней кликаю на банеры типа «Аллах велик, Америка глупа», с друзьями рассказываем друг другу свежие анекдоты на понятно какую тему – «Несколько гурий получили разной тяжести ранения в давке за право первой дать пилотам-самоубийцам» или «Куплю статую Свободы, можно щебенкой», но это народный подростковый уровень, на котором всегда любили черный юмор. А черный юмор откуда берется – чем пафоснее тонет в старом кино Чапаев, тем похабнее анекдоты про Василия Ивановича; чем слезоточивее истории про пионеров-героев, тем больше крови льется в стишках про «маленького мальчика», ну и так далее. Лубочный антиамериканизм русского подросткового интернета тех лет – документальное доказательство того, что на взрослом уровне Россия реагировала тогда на события в Нью-Йорке более чем нормально. Соболезнования Путина (у нас шутили – «за час до теракта»), предложение любой, даже военной, помощи, черные первые полосы газет и, что сейчас кажется почти невероятным, – вот эти «комментарии экспертов» на тему того, что все подстроило ЦРУ, или что это все вообще было постановкой, с помощью которой Буш пытается решить какие-то свои проблемы – такие комментарии были только в газете «Завтра», даже в «Комсомольской правде» их не было и быть не могло. Тринадцать с половиной лет назад, как будто вечность.

 

Покер-фейс министра Лаврова, выглядывающего из-за чьих-то спин на парижском марше в воскресенье – да, это очень точная иллюстрация реального положения России в современном мире, которому, так уж получилось, нет никакого дела ни до наших дедов, которые воевали, ни до духовных скреп, на которых у нас все держится, ни вообще до чего бы то ни было из вещей, без которых непредставим общественно-политический дискурс в современной Российской Федерации. Да, наверное, скорбящих французов взволновали бы слова Александра Проханова, что погибшие карикатуристы сами доигрались, но французы не услышат этих слов. Скорее всего, французов возмутил бы заголовок «Комсомольской правды», назвавшей убийство в редакции Charlie Hebdo резней на скотном дворе, но французы никогда не прочитают эту статью. Может быть, их испугала бы переписка между Рамзаном Кадыровым и Михаилом Ходорковским**, но едва ли они вообще представляют себе, кто это такие. Здесь даже нет какой-то особенной новости, глухой глобальной провинцией Россия стала уже давно, но что-то европейское в нас еще осталось, и в дни больших западных потрясений мы еще вздрагиваем, непонимающе прислушиваемся, как будто столкнувшись с чем-то из давно забытого детства – вроде бы понять ничего нельзя, но, с другой стороны, вроде бы это касается и нас.

 

Касается, касается. Парижская трагедия легко пересказывается и на нашем языке. Люди что-то нарисовали, и их за это всех убили – это близкая и понятная нам конструкция, мы живем в этих категориях уже который год. Омерзительное зековское «отвечать за слова» в самом зловещем значении слова «отвечать», то есть пером по горлу или заточкой в бок – это у нас давно важная часть языка, без этого нас уже просто не может быть, без святынь, без поруганных чувств, без бы?чки с трибун, телеэкранов и газетных страниц. Война, религия, территориальная целостность, даже личная жизнь высших чиновников, которая у нас тоже в какой-то мере святыня, доказано Плющевым, – иногда кажется, что все так всегда и было, но ведь нет, все святыни придуманы совсем недавно, какие-то годы назад на медиасовещаниях и планерках в Кремле; сидели за столами умные люди в дорогих пиджаках, совсем не дикари, читали много книжек, включая иностранные на языке оригинала. Решали текущие проблемы – рейтинги, кризис доверия, несистемная оппозиция, еще что-то. Учились и научились ставить перед обществом искусственные проблемы – фальсификация истории, весь мир против нас, чувства верующих, гей-пропаганда. Каждая из этих проблем – отличный политтехнологический кейс, с которым можно устраиваться на работу в любое пиар-агентство планеты, с гордостью указывая в резюме – «придумал рабочих Уралвагонзавода», «организовал молитвенное стояние в поддержку патриарха», «изобрел георгиевскую ленточку». Но эти кейсы, дойдя до бывших подростков, когда-то рассказывавших друг другу анекдоты про 11 сентября, каждый раз начинали жить своей собственной жизнью, и ни разу никто не подумал, что что-то пошло не так. Культура черного анекдота и лубка, всегда бывшая заведомо неприличной и маргинальной, как, кстати, и зековская этика, стала в России десятых мейнстримом.

 

Логика парижских убийц, нашедших карикатуры в журнале достаточным основанием для лишения жизни авторов этих карикатур – это та же логика, которая в путинской России культивируется на государственном уровне. Наблюдая за скорбящей Францией, Россия, несмотря на командированного в Париж министра Лаврова, обнаруживает себя на стороне тех мужчин с автоматами – автоматами, кстати, Калашникова, нашей гордостью и славой, еще большей, чем фетишизированные «искандеры». Это смутное чувство, что наше место по праву – в первых рядах парижского марша, а мы почему-то оказались рядом с братьями Куаши, – это чувство пока еще есть, но оно уже почти неуловимо, и никто не может гарантировать, что к следующему разу мы его не растеряем совсем и не станем аплодировать убийцам.