Питер Брейгель ст. "Фламандские пословицы" (кстати, о пословицах: тут и тут)

Новый театральный сезон Вологодский театр для детей и молодежи, в простонародьи ТЮЗ, открыл спектаклем вдохновенной советской классики времен застоя о Тиле Уленшпигеле.

"Страсти по Тилю" были поставлены на сцене Ленкома по пьесе искрометного Григория Горина, обрамленные в музыкальный антураж.  Гений режиссуры Марка Захарова воплотил образ Тиля в бешеной энергетике Николая Караченцева сделал спектакль чуть ли не культовым. Он вдохнул в запыленное романтическое переложение фламандского фольклораШарля де Костера новые смыслы. Смыслы, почти неосознанно улавливаемые  культурной элитой: еще не забывшей свободный вдох оттепели и смутно ощущающей, что не дающая выдохнуть махра совка далеко не вечна. Ей тоже когда-то придет время истереться и истлеть. "Время такое временно - героем страна беременна". Не случайно образ Уленшпигеля  был неоднократно интерпретирован советском искусстве 70-х: и в фильме, и в рок-опере, и даже балете. Да, в то время у страны был герой, воплощавший в себе отражения загадочной русской души, мягкий юмор, сопереживательность, безусловную всенародную любовь и известность.

Прошло сорок лет и новой актуальностью зазвучала пьеса о фламандском хулигане. Проваливающаяся в ханжеское чванство величия, моя Родина отчаянно нуждается в герое - смелом не потому что, а просто так. Таким уродился, такой получился.  И даже более того. Если поднятая в пьесе проблематика испанской инквизиции для советского человека имела отсылки к надзирающей светской пропаганде "марксизма-ленинизма", то теперь  религиозная составляющая все плотнее и чаще проникает в головной мозг современного россиянина, так что ее даже не надо интерпретировать. Впрочем, другие посылы, вроде банальности зла ("Нет, мы протестуем против сожжения на медленном огне. Это хороший человек! Требуем сожжения на быстром!") или репрессий здравомыслия ("А, ты знаешь, надоело шутить, взял и сказал все как есть") - эти коды обыденности с легкостью считает и советский человек, и житель России формата 21 века. Но осознает ли? Вопрос.

Казалось бы, такой острой теме постановки можно только аплодировать. Но в единство формы и содержания закрался досадный оксюморон. Блестящий смелый выбор пьесы и какой-то формальный, осторожный, мельтешащий, но не зажигательный спектакль. Как будто яркие мазки художественной задумки потерялись за небрежным воплощением. Спектакль не интонирует, не царапает душу, не берет за живое. Он какая-то условность, схема, пусть и о важных смелых вещах, говорящая каким-то назидательным языком. Сидишь, по большому счёту, скучаешь и вылавливаешь из пафосного действа отдельные приветственные удачные моменты. Во втором действии их, кстати, традиционно больше. Не раз наблюдала этот странный эффект постановок ТЮЗа - разыграться после антракта.

Да, прекрасна идея оформления сцены. Постоянно моделируемые вертикали и горизонтали декораций создают дополнительный ритм действию. Проецируемые на задник сцены картины многофигурного Брейгеля в начале спектакля соотносятся с многолюдной сценографией базарной площади или испанского дворца. Белый экран во втором действии сместил акценты на отдельных персонажей, высвечивая их четкими контурами театра теней (впрочем, с тенями получилось далеко не все). Запомнилась игра второстепенных персонажей - Т.Миргалимов в роли палача, устало тянущего свою лямку обывателя.  Ламме в исполнении В.Харжавина, своей тучной фигурой точно вписавшегося  в роль недалекого, но верного напарника Тиля. Совсем не впечатлили ни великий инквизитор (проходной, нераскрытый эмоционально персонаж), ни король Испании (попытка сыграть комедийного фюрера не случилась). Есть несколько удачных комедийных мизансцен, вроде страстно-жаждущей усатой королевы Испании или сцены рыбника  с мадам и ее "девочками". А вот с трагическими и лирическими моментами было как-то не очень. Сцена диалога на суде между угольщиком Каасом и его женой даже с учетом профессионального мастерства Э.Аблавацкого сыграна на одной пафосной ноте. А ведь какой посыл! Сила мужчины быть самим собой, приняв решение идти с ним до конца, сила женщины - не препятствовать стремлению своего мужчины сохранить цельность даже ценой саморазрушения. Кстати, у творческого дуэта Горин-Захаров этот мотив повториться не раз: "Они положили сырой порох, Карл!" (помните, в "Том самом Мюнхаузене").

Не случилось, по-моему, и прощание Тиля с отцом. Хотя теплый пепел - это жутко само по себе. А ведь именно тогда по пьесе из хулигана и родился Герой. Трагедия возвышает, такова логика романтики: переживший, проживший  утрату - целен и благороден. Ничего, конечно, хорошего, однако, традиция. Что особо остро не хватало спектаклю, так это Героя. Образа Тиль был как и положено молод, энергичен, но все же плоский, как кусок поролона. В нем совершенно не ощущалось той отчаянной наглости, того безумия свободолюбия,  что диктовал персонаж народного фольклора.

В качестве интеллектуального идиотизма после спектакля с друзьями попробовали без гугла расшифровать этимологию прозвища Уленшпигель. Всплыли в памяти название журнала "Spiedel" и предполагали всякие нашпиговывающие ассоциаций. Конечно, оказалосб, что мы ни разу не сильны в средневерхнемецком языке, в соответствии с которым «ulen» - мыть, «spіegel» -  зеркало, а еще на непостижимом для логики охотничьем сленге - задница. Впрочем, благодаря сленгу, лихо сложился пазл с нашими  дилетантскими догадками, раскрывая суть хулиганского образа персонажа - это ж шило в попе, заноза в заднице кажущегося благочиния.

Он весь соткан из энергии и противоречия. Может быть, свобода - это и есть признание противоречия.
-Ты будешь вести себя благоразумно?
- Нет!
- Ты не станешь паясничать?
- Стану!
- Ты не будешь кутить в каждой харчевне?
- Буду!
- Ну, теперь я за тебя спокойна.
Любить одну женщину и всех остальных, как ее одну. Все таки, вынужденна оговориться, что лирическое танго  со случайными блондинками и брюнетками у Д.Долбышева получилось. Пикаперский напор ошеломления, легкая хореография на троих - смотрелась интересно и естественно. А вот пара Нели и Тиль совсем не сыграна: плоско, пафосно, уныло.

Почему в такой яркой пьесе не получился Герой? Почему начинающим и заканчивающим рефреном в спектакле звучало про страну, беременную героем, а его по финальным ощущениям не оказалось? Словно какие-то тонкие детали обесценили хорошую идею. Может предъявить такую претензию актерскому составу, но ТЮЗ для меня всегда был театр режиссера. К тому же, тоже странное ощущение плоского и формального возникло год назад - на премьере "Ромула великого", а ведь тоже - смелая злободневная пьеса. Возможно, не будь Ромула, я не соединила эти ощущения в один тренд "формализма". А есть ли у режиссера уверенность, что страна беременна героем? Или же, это просто поза, а в душе-то  другой коленкор: ну, если случиться выкидыш, то спокойней будет? А ведь они есть, герои эти.