Письмо череповчанина Михаила Васильевича Серова
в городскую газету «Коммунист» (с 1 сентября 1990 года газета называется «Речь» — прим. ред.), написанное в июле–августе 1989 г.
Стиль и орфография автора сохранены. Письмо хранится в фондах Череповецкого музейного объединения (ф. 52, оп. 1). Окончание.
Начало здесь.

В дальнейшем мне, можно сказать, повезло. В камере следственной тюрьмы я вдруг потерял сознание. Надзиратель вызвал врача, и тот обнаружил у меня воспаление легких.
Очнувшись, я не сразу понял, где нахожусь. Я лежал не на нарах, а на кровати, на матрасе, покрытом простыней, в тепле и под одеялом. Оказалось, что я в тюремной больнице, где и пробыл зиму 1943 года. После воспаления легких был еще гнойный плеврит, но постепенно молодой организм взял свое и после поправки я был направлен в так называемый оздоровительный лагерь в поселок Суду. В этом лагере условия были, конечно, лучше, чем в двух предыдущих. Работали прямо в зоне лагеря в мастерских, работу давали посильную. Стояло лето, так что я постепенно окреп. Осенью послали копать картошку за рекой Судой, там разрешалось даже печь картошку на костре, но в лагерь ее брать было нельзя, хотя 2-3 картошинки пронести удавалось и мы ели ее свежую.

К началу зимы после врачебной комиссии был собран этап, в который попал и я. Так начался новый этап моей лагерной жизни.
Три с лишним года провел я в лагере в городе Молотовске (ныне город Северодвинск) Архангельской области, там тоже пришлось хлебнуть немало горя. В то время город населяли почти одни заключенные, из вольнонаемных там была только лагерная обслуга да работники канцелярии.
Начатое до войны строительство военно-морской базы Северного флота (402 стройка) в войну было законсервировано, но в 1944 году работы там были возобновлены силами заключенных, было также много других ОЛПов (отдельных лагерных пунктов), обслуживающих все хозяйство города (строительство дорог-лежневок, лесопилок, намыв грунта земснарядами, осушка территории и др.).

По утрам по всему городу шли во все направления колонны заключенных и, несмотря на тяжелейшие условия существования, еще находили силы для горького юмора. Одна колонна кричит другой: «Эй, ребята, куда идете?» — «Да на охоту», — отвечают те. — «А ружья ваши где?» — «А вон несут», — кивают из другой колонны на охранников. Но шутки часто выходили боком, поскольку вологодский конвой шутить не любит, а конвоиры в основном были вологодские. Доводят они колонну до ближайшей лужи и подают команду: «Ложись!» На тех, кто замешкался, спускались собаки, а для острастки еще и стрельнут
пару раз над головами, чтобы плотнее вжались в грязь. И так бывало по несколько раз, пока дойдем до работы.
Лагерные будни описывать долго, расскажу лишь о нескольких драматичных эпизодах.

Зашел как-то раз в бригаде разговор о побегах. (Побеги были все-таки не редкостью). Содержание разговора стало известно начальству и меня как «склонного к побегу» отправили на штрафной лагерь в Солзу (за несколько километров от Молотовска). Там всем заправляли блатные. Сами они не работали, зато нас, фраеров, изматывали без пощады на работах. Я опять довольно быстро превратился в «доходягу» и едва таскал ноги. Однажды я отказался идти на работу, но после развода был жестоко избит блатными. На следующий день я снова не вышел на работу и тогда меня поместили в лагерную тюрьму, так называемый «БУР» (барак усиленного режима). Барак стоял отдельно от зоны лагеря, был окружен двумя заборами, между которыми бегали собаки, а на вышках стояли часовые. В БУР не заглядывали надзиратели и всем там заправляли блатные. На работу из БУРа выводили на погрузку песка на железнодорожные платформы. Причем не имело значения, когда подавались платформы под погрузку — днем или ночью.

Как только они приходили, всех выгоняли на погрузку. Когда меня привели в БУР и спросили за что, я ответил, что не мог больше выходить на работу. «Ну, ничего, у нас будешь», — ответили блатные. В это время пришли платформы, но меня на первый раз оставили. Когда все ушли, оставшиеся в бараке блатные принялись меня «воспитывать». Мне объяснили, что в БУРе на работу ходят все, и я тоже пойду или подохну. Я ответил, что так, видимо, и произойдет.

Блатные снова объяснили мне, что убивать они меня не собираются. Они заставили меня раздеться, после этого открыли дверь и выставили меня на улицу. Мол, захочешь работать, постучишься. Что мне оставалось делать? Работать я все равно не мог. Сошел с крыльца и лег на снег. Сперва было холодно, потом появилось какое-то равнодушие ко всему, но за мной наблюдали и, видимо, окончательное решение моей участи отложили до возвращения бригадира. В бараке я отошел, но не ждал для себя ничего хорошего. Когда вернулась бригада, обо мне было доложено бригадиру.

Он подошел ко мне и сказал: «Я вижу, ты дошел до ручки. Но на работу надо ходить. Завтра пойдешь с нами на работу, отработаешь, сколько
сможешь, а не сможешь — сиди. Но идти надо». Я пошел. Каждому зеку полагалось нагрузить одну платформу или одну длинную (четырехосную на двоих). Я за все время работы накидал маленькую кучку песка. Постепенно я втянулся в работу, подобрал себе по росту и по весу лопату с длинной ручкой и стал наравне со всеми грузить по
целой платформе.

В БУРе и во всем штрафном лагере царил среди блатных закон «Умри ты сегодня, а я завтра» и потому они считали вправе отнять у фраера
любую вещь из одежды или пайка, они забирали сахар или у получавших посылки — лучшие продукты, давая взамен лагерную баланду или пайку хлеба. Не щадили и друг друга. Если кто-то из блатных выходил на работу или соглашался работать в лагерной администрации, то он становился вне закона и подлежал уничтожению другими блатными. Если в какой-то лагерь, где верховодили блатные, привозили этап, где в большинстве были нарушившие закон («суки»), то в лагере начиналась резня. Надзиратели уходили из лагеря, и резня продолжалась до тех пор, пока не одолевала одна из сторон — блатные или «суки».

Однажды в БУРе заметили, что один из заключенных часто остается в зоне (после столовой) и возникло подозрение, что он «стучит», т. е. докладывает оперуполномоченному о том, что делается в БУРе. Было решено его проучить. Для этого в валенок положили кирпич и этим валенком отбили ему почки. Видимых следов от валенка не осталось, а зек скоро умер. После этого блатных куда-то убрали, а фраеров, в том числе и меня, перевели в обычный лагерь в Молотовске. Там подобралась «режимная» команда, состоящая из нарушителей режима: из штрафных лагерей, беглецов (один, например, совершил 14 побегов).

Водили нас на работу на 402 стройку (база Северного флота). И опять случилось ЧП: кто-то снова убежал и, по слухам, не был пойман. После этого самых неблагонадежных (и меня в том числе) отправили на этап. Пройдя несколько пересылок (Архангельскую, Вологодскую, Кировскую) нас, наконец, выгрузили в Воркуте. Это было в апреле 1947 года.

В Воркуте я попал на ВМЗ (Воркутский механический завод), где стал работать по своей специальности — электриком. И хоть я был специалистом не слишком высокого класса, мне помогли быстро освоиться с заводом и работой мои новые товарищи. На ВМЗ я многому научился, познакомился с хорошими специалистами, что в
дальнейшем мне очень пригодилось.

Пришлось побывать мне и в лагпункте кирпичного завода, где содержались пленные немцы, венгры, румыны, все они были каторжане. Они носили номер на шапке, правом колене и на спине. У наиболее отличившихся своими зверствами на спине была такая надпись «Немецко-фашистский злодей». Режим был у них довольно строгий, на ночь их бараки запирались. Все они обязательно должны были работать по 12 часов в смену. Исключение делалось только генералам, которые могли и не работать. Наиболее смирные были румыны, наиболее агрессивные были венгры, у них часто случались драки с немцами. Легче всего в этом лагере было нам, простым заключенным, мы все работали по специальности на тех работах, куда каторжане не допускались.

Конец срока я снова отбывал на ВМЗ. К этому времени я уже приобрел некоторый опыт, работал уже мастером и помощником нормировщика. Я мог также пользоваться книгами и пособиями, которые были на заводе. Примерно в 1950 году были введены зачеты рабочих дней, т. е. если я хорошо работал, то в зависимости от выполнения нормы каждый день заключения засчитывался за два или даже за три обычного рабочего дня. В результате я освободился в августе 1951 года, на пять месяцев раньше назначенного мне срока отбывания наказания (вместо 10 лет отсидел 9,5). В это время еще был жив Сталин, и в стране существовали такие порядки, что не успеет человек добраться из заключения до дома, а на него заведено уже новое дело, приклеена новая статья и снова его отправляют в места не столь отдаленные. Со мной, слава Богу, такого не случилось.

Добравшись до Череповца, я устроился без всяких сложностей в «Севзапэлектормонтаж» электромонтером, где в то время начальником
был Петкевич Константин Федорович. Через месяц я уже работал мастером, затем, с 1953 года, инженером производственного отдела. В 1956 году поступил и в 1962 году закончил Северо-Западный политехнический институт и получил диплом инженера-электромеханика. В дальнейшем я работал прорабом, старшим прорабом, главным энергетиком треста «Череповецпромстрой». В 1982 году вышел на пенсию из управления капитального строительства металлургического завода, где работал начальником электротехнического бюро техотдела УКСа.

В 1962 году мое дело было пересмотрено и я получил такую справку из вологодского областного суда: «Дело по обвинению гр. Серова Михаила Васильевича, 1922 года рождения, уроженца дер.Панькино, Череповецкого района, Вологодской области, до ареста работавшего электромонтером череповецкой электростанции, пересмотрено
Президиумом Вологодского областного суда 20-го марта 1962 года.

Приговор военного трибунала войск НКВД СССР Вологодской области от 3 июня 1942 года отменен, и дело в отношении Серова М. В. производством прекращено за отсутствием состава преступления. Гр. Серов Михаил Васильевич реабилитирован.
п. п. председатель президиума Вологодского облсуда — Н. Кузнецов».

Затем мне выслали справку о том, что в связи с реабилитацией, время отбывания наказания мне включили в трудовой стаж, причем время пребывания в Воркуте мне засчитали год за два года работы.

Вот так и прошли мои лучшие годы жизни с 19 по 29 лет в «самое лучшее сталинское время», как его назвал читатель В. Иванов.

Мих. Серов, июль — август 1989 года,
ул. Металлургов, д. 9А, кв. хх.

Маршрут моих странствий:
• Череповец — Кущуба (теплушка)
• Кущуба — Вологда (автомашина),
• пересылка Вологда — Вохтога — Монза
• Монза — Вохтога — Вологда (следственная тюрьма, больница)
• Вологда — Суда (оздоровительный лагерь)
• Суда — Вологда (пересылка)
• Вологда — Архангельск — Молотовск — Солза
(БУР) — Столыпинск
• Молотовск — Архангельск — Вологда (пересылка)
• Вологда — Киров (пересылка)
• Киров — Котлас — Воркута (ВМЗ, кирпзавод)
• Воркута (освобождение) — Котлас — Коноша –
Вологда — Череповец