Грязовец хоть и провинция, но никакая не глубинка, если мерить по нашим российским меркам. От Москвы до него по трассе «Холмогоры» всего-то четыреста двадцать километров на северо-восток, да еще то ли четыре, то ли пять вправо и все – приехали.

Зимой, в январе, по свету добраться можно. Даже если пообедать по пути в придорожном кафе «Сытый ежик», купить пластмассовое ведерко обледенелой клюквы или брусники у таких же обледенелых торговок, поглазеть на огромных розовых и белых плюшевых медведей ростом с настоящих, которыми торгуют с незапамятных времен у деревни Новинцы и каменных от мороза судаков со щуками возле Ростова Великого. 

Впрочем, все это теперь. При Иване Грозном не было ни федеральной трассы «Холмогоры», ни розовых плюшевых медведей, а был лишь большак, пыльный летом и раскисающий весной и осенью, прорубленный в дремучих лесах, идущий от Москвы к тому месту, где еще только-только появился крошечный зародыш Архангельска в виде монастыря, окруженного факториями английских и голландских купцов. В те далекие времена Грязовец уже существовал, правда, не был он тогда ни городом, ни даже селом, а был починком Грязовитским. Упомянут этот починок среди других деревень в жалованной грамоте Ивана Грозного, выданной Корнилиево-Комельскому монастырю. Как и полагается всякому старинному русскому населенному пункту, упомянут он впервые в связи с тем, что разорили его казанские татары. 

И пока не стал Грязовец городом по указу Екатерины Великой, был он и Грязивицами, и Грязовицами, и Грязлевицами, и Грязницами, и Грязцами. Корень «грязь» так въелся в его название, что вытравить его оттуда не было никакой возможности. И навоз, добавлю я от себя. Во времена расцвета заморской торговли через Архангельский порт по селу Грязлевицы, оно же Грязивицы, оно же Грязницы в день проезжало до восьмисот подвод. Только одних воробьев на этот пир на весь мир слеталось видимо-невидимо. Тысячи несмазанных тележных колес скрипели так отвратительно, что у людей с тонкой нервной организацией случались припадки. Между подводами во множестве сновали мальчишки, подбирая не только упавшее с возов, но даже и то, что было крепко к возам привязано.

Трактирные половые зазывали проезжающих отведать горячих щей, заливных заячьих потрохов и щучьих голов с чесноком. Кабаки… Про кабаки надобно сказать отдельно. Их было столько, что редкая лошадь, не говоря о возницах, уходила из Грязовца трезвой. Грязовчане и вовсе не уходили, а сидели, лежали и валялись, напившись до зеленых, красных и синих чертей. Те же, кто еще мог ходить и мычать нечленораздельное – дрались между собой и все вместе с проезжающими купцами. И такая дурная слава пошла про грязовецкие попойки и драки, что сам Петр Первый, проезжая как-то раз мимо села Грязлевицы, оно же Грязцы, захотел посмотреть на это безобразие, а, если получится, то и самому принять в нем участие.

Понятное дело, что местные власти, заблаговременно узнав о таком желании Петра Алексеевича, приказали все грязовецкие кабаки закрыть на большие амбарные замки до тех пор, пока Государь не изволит проехать мимо. И кабаки закрылись. Едет, стало быть, царь по притихшему враз селу и видит несколько мужиков, сидящих на ступеньках закрытого кабака и охвативших руками больные свои головы… Если рассказывать все по порядку – выйдет длинно для такого короткого рассказа как мой, а если коротко – кабаки Петр велел открыть, всех страждущих опохмелил бочкой пива за свой государственный счет и сам первый выпил. 

На самом деле неизвестно – сколько бочек царь выставил мужикам, было ли это пиво или водка, сколько больных сидело на ступеньках закрытого кабака, все ли кабаки были закрыты или все же где-нибудь из-под полы наливали, поскольку вся эта история лишь легенда. 

Вторая легенда связана с проездом через село Грязивицы Екатерины Великой. Императрица по питейным заведениям не ходила, а только и успела выставить ножку из кареты, как тотчас с нее упала в непролазную грязь атласная туфелька. Как ни искали ее придворные, как ни ползали по грязи… Только изгваздались все по самые парики, да потеряли, нырнувшего с размаху в грязь, какого-то то ли камер-юнкера, то ли камер-казака, одну фрейлину и одну дворовую девку, которая и вовсе шла мимо, да заманил ее пряником в карету граф… Ну, да это уж отношения к легенде никакого не имеет. По легенде царица, осерчав на потерю, велела подать ей немедля гербовую бумагу вместе с писцом и этим писцом написала указ о том, чтобы отныне и навсегда называться месту этому городом Грязовцом. 

Третья легенда о проезде Высочайшей особы через Грязовец… и не легенда вовсе, а быль. Александр Первый, путешествуя по России, остановился в Грязовце, отстоял торжественную службу по случаю собственного приезда в городском соборе и изволил пить чай в доме городского головы - купца Гудкова. В благодарность за радушный прием царь подарил купчихе Гудковой бриллиантовый перстень и укатил в Вологду. Уже в Вологде, на торжественном обеде, между ботвиньей и жарким из куропаток с трюфелями, Александр Павлович спросил у предводителя губернского дворянства Брянчанинова об уездном городке Кадников, через который Государь не проезжал, поскольку тот лежал в стороне от царского пути. 

Предводитель пожевал губами и ответил: 
- Еще хуже Грязовца. 
- Отчего же, - с улыбкой заметил император, - Грязовец довольно нарядный город. 

Вот, собственно, и все истории, связанные с посещением Грязовца императорскими особами. После Александра Первого первых лиц государства в Грязовце не видали.  

Вернемся, однако, к конскому навозу, которым город был обильно снабжаем на протяжении многих лет и даже столетий. Если им удобрять местные подзолы и суглинки… все равно ничего хорошего не получится. Плохо растут в тех местах овощи. И пшеница плохо растет. Рожь растет лучше, но не намного. Лучше всего растет лен. Вот его издавна и выращивали в тех местах.

Особенно после того, как Петр Алексеевич повелел всю заморскую торговлю вести через окно, которое он прорубил в Европу и Грязовец стал мало-помалу снова походить на обычное село, а там, глядишь, и до починка докатился бы, но… Стали жители грязовецкого уезда сеять лен, ткать из него холсты, красить их и продавать. При том, что грязовецкий уезд занимает менее двух процентов от всей площади губернии, давал он в позапрошлом веке почти половину вологодского льна, а вологодская губерния, в свою очередь, давала больше половины всего российского льна. По городу и уезду было устроено почти три десятка красилен. 

 

В одном из залов грязовецкого музея истории и народной культуры висит женская льняная рубаха, называемая «сенокосницей». Это такая специальная праздничная рубаха, сшитая из нескольких полотен разного цвета, которую женщина надевает в первый, праздничный, день сенокоса. Первые полчаса директор музея Елена Смирнова рассказывала мне о технологии изготовления набивных льняных тканей, а вторые полчаса о том, что означает тот или иной узор на этой рубахе. И это не все. Перед рассказом о рубахе было вступление о том, как лен выращивают, убирают, жнут, вымачивают, сушат в сушилках, мнут мялками, треплют трепалками и чешут чесалками, о типах прялок, о том кто их делает, кто расписывает, об отличии местных прялок от других и о том, что одна из грязовецких прялок есть не где-нибудь, а в Русском музее. 

Что же до технологии окраски льняных тканей… Черт ногу сломит в этих петельках, за которые привязывается полотно, опускаемое в куб с краской, во множестве гвоздиков для набивки рисунка, в специальных защитных составах, на основе пчелиного воска, которыми пропитывают участки ткани, которые не должны прокраситься, которые потом еще надо протравливать раствором алюмокалиевых квасцов, чтобы удалить этот восковой состав… Короче говоря, получалось красиво и весело – темно синий или голубой фон, а по нему глазки и лапки, глазки и лапки… Словом, бесподобно! Еще и цветочки. 

Окрашивали ткани в Грязовце так искусно, что красильный чан даже попал на городской герб. Про узоры на грязовецкой рубахе и говорить нечего – они так подробно рассказывают о ее владелице, что никакому паспорту, даже и биометрическому, и не снилось. Красный верх означает, что девушка или женщина находится в детородном возрасте. Вышитые петушки по краю подола – это уже имеющиеся сыновья, а курочки – дочери. Если по краю ни курочек, ни петушков, а лишь точечки на белом поле – хозяйка рубахи в тягости. Точечки означают семя. Вышитые крестиком бутоны – девушка на выданье. Бутоны раскрыты – она уже просватана или замужем. И еще множество затейливых узоров изображающих обереги от порчи, дурного глаза и нечистой силы. 

Смотрел я на эти грязовецкие узоры и думал о том, что мужская одежда не была так информативна, как женская, а могла бы… Представился мне ворот рубахи с вышитым оберегом типа «отойди, шалава, я женат», или, торчащий из нагрудного кармана пиджака кончик красного платка, или вышитый на подкладке этого пиджака женский каблук, означающий… Впрочем, к рассказу о Грязовце все это не имеет никакого отношения. 

Как бы там ни было, а к середине девятнадцатого века и этот промысел стал умирать. Его убили ткацкие фабрики с их грохочущими машинами. Оставалось еще кружевоплетение. В начале прошлого века в городе и уезде им занималось более трех тысяч кружевниц. Кружевоплетение не убивал никто – оно само тихо умерло. Просто изменилась жизнь и на смену кружевам пришли короткие отрезки резких прямых линий. Впрочем, к рассказу о Грязовце… 

Был у города и еще один кит или черепаха или слон, на котором он держался, да и сейчас держится – сливочное масло. В Вологодской губернии по производству масла крошечный Грязовецкий уезд был вторым. В девятьсот десятом году (1) только из Грязовца были вывезены более семидесяти четырех тысяч пудов сливочного масла. Это для нас масло просто вологодское, а на самом деле было оно разным – и сладким, которое называли нормандским, и соленым – голландским.

Сладкое масло делали осенью и зимой – с сентября до масленицы, а уж с масленицы до сентября – соленое (2). Везли его в Вологду, а из Вологды в Москву, Петербург, Ревель, Ярославль и даже в Париж, где его обидно называли «Петербургским». Везли, между прочим, не в брикетах, не в разноцветной фольге, а в небольших ольховых бочонках.

Если поделить количество пудов масла на количество жителей уезда в девятьсот десятом году и даже прибавить для ровного счета к жителям уезда жителей самого Грязовца, за вычетом кошек, собак и городовых, как не производящих ничего, и результат пересчитать в килограммы, то получится… почти дюжина килограмм живого масла на душу населения. Из полученной цифры, путем несложных арифметических вычислений, можно вывести, что в начале двадцатого в городе Грязовце и уезде проживало почти сто тысяч человек. Спустя сто лет здесь проживает едва половина. Сколько теперь масла приходится на душу населения – я не знаю, а тогда, когда масла было много, делали еще и сыр, чтобы он в этом масле катался. Уже в семидесятых годах позапрошлого века в грязовецком уезде было более двух десятков сыроваренных заводов. Молоко в Грязовец не возили, а сыр – честер, швейцарский и голландский – делали на месте. Какими они были на вкус, эти сыры… Наверное, прекрасными, с тонким вкусом и неповторимым ароматом – как и все, что исчезло навсегда. 

Если рассказывать все по порядку, то непременно надо упомянуть три ежегодных ярмарки, купцов первой гильдии, Корнилиево-Комельский монастырь, которому в самом начале своей истории принадлежало село Грязлевицы, постройку огромного городского Христорождественского собора, городское освещение, библиотеку, женскую гимназию, пожарную команду, театральный кружок, семнадцатый год, войну, кинопередвижку «Дом крестьянина», клуб железнодорожников, драматический театр (3) тридцать восьмой год, детский дом, еще войну, разрушение в шестидесятых Христорождественского собора, проспект Ленина, который проходит по тому месту, где стоял собор, музей истории и народной культуры, занимающий половину огромного купеческого особняка (4), вторую половину этого особняка, стоящую с заколоченными окнами, газету «Сельская правда» (5), огромный валун на центральной площади с мраморной табличкой о «первом упоминании будущего города Грязовец 17 июня 1538 года» (исхитрились таки сформулировать), лечебные грязи, греческий сыр фета, который в количестве трехсот тонн в сутки производят местные сыроделы, но... я не стану.

Вместо этого лучше процитирую одного журналиста, побывавшего в конце девятнадцатого века в Грязовце: «Недоимок нет, грабежей и убийств тоже, мертвых тел не объявляется, процессов почти не ведут, живут по-божьему, не жалуются, не кляузничают, а сажают себе картофель, сеют лен…». Наверное, теперь в Грязовце живут по-другому, но мне показалось… Нет, не так. Мне бы хотелось думать… 

      (1) Девятьсот десятый год был и вообще очень удачным для Грязовца. Общий оборот местных торговых домов достиг трех миллионов рублей. В городе к тому времени в купеческое сословие была записана одна десятая часть населения - триста человек. В пересчете на купеческую душу выходило по тысяче рублей. И это притом, что хорошая дойная корова стоила шестьдесят рублей, килограмм сливочного масла рубль двадцать, килограмм черной паюсной икры стоил дешевле килограмма красной, а за килограмм квашеной капусты и вовсе просили двугривенный. Да что капуста! Золоченые офицерские эполеты стоили тринадцать рублей, гармонь семь с полтиной, а рояль всего две сотни. На тысячу рублей можно было так замаслиться, перемазаться в черной икре и пройтись с гармонью по Грязовцу, сверкая золочеными эполетами… Вот только рояль за собой волочить неудобно. 

      (2) Вологодским масло стало только в тридцать девятом году после приказа Народного комиссариата мясной и молочной промышленности СССР. Ничего не попишешь – борьба с космополитизмом...

      (3) В одном из коридоров музея на стене висит афиша «Колхозно-совхозного Грязовецкого драматического театра Вологодской области». Лето тридцать восьмого года. Понятное дело, что в тут и «Мещане» Горького и гоголевская «Женитьба», но еще понятнее присутствие в списке призывающей к бдительности пьесы братьев Тур «Очная ставка» и мелодрамы некоего Карасева «Путь шпиона». 

      (4) У Грязовецкого музея истории и народной культуры трудная судьба. Поначалу он был просто народным. Существовал при школе. Собирали его энтузиасты - краеведы, учителя истории и денег на придание ему какого-то официального статуса не было. Обратились в Вологду с просьбой сделать Грязовецкий музей филиалом Вологодского.

Вологда, увидев коллекцию русского фарфора восемнадцатого века, серебра и старинной зимней женской одежды, долго не раздумывала и согласилась, немедля наставив при этом своих инвентарных номеров на грязовецкие сокровища. Когда через десять лет грязовецкий музей захотел и смог стать самостоятельным муниципальным музеем, то большая часть фарфора, серебра и одежды… И сделать ничего нельзя. 

Вот разве что заплакать, как заплакала нынешний директор музея, когда увидела грязовецкие экспонаты в Вологодском государственном историко-архитектурном музее-заповеднике. Только одним названием вологодского музея, если его обмотать вокруг шеи, можно удавиться. Можно, конечно, дружить сквозь слезы. Они и дружат. Иногда приезжают к ним выставки из Вологды. Директор, надо сказать, из тех, которые унывать не любят. Если сосчитать все экспонаты, которые она собрала вместе с сотрудниками музея в ходе своих экспедиций по району, то, как раз и получится нынешний музей. Ну, может, и не весь, но уж никак не меньше половины. 

      (5) В предыдущем своем рождении газета «Сельская правда» называлась «Деревенский коммунар» и писала эта газета в августе двадцать третьего года о том, что «Прибывший из России американский сенатор Фолль заявил, что денежное хозяйство России значительно улучшилось. По его мнению, не позже, чем через два года Литва, Латвия и Эстония будут просить у Советской России включить их в Союз Советских республик». В августе двадцать третьего года писала, а не в июне сорокового. 

Дом купца Гудкова, в котором останавливался Александр Первый. 

Панорама Грязовца начала прошлого века. В центре Христорождественский собор. На юг от него шла Московская улица, а на север – Вологодская. Теперь собора нет, и город разрезает на две части проспект Ленина. 

Герб Грязовца. Серебряный фон, на котором изображен красильный куб, означает, что качество льна было исключительно высоким. Был бы лен плох – фон был бы бронзовым или даже медным в пятнах патины. 

Это грязовецкая прялка. В музеях мимо таких прялок мы проходим и не оглядываемся, а зря. Эта прялка сделана из одного куска дерева. Она целиковая, а не клееная. Зимой шли в лес, долго обстукивали подходящий ствол и слушали - какой раздается звук. Если звонкий, то не просто рубили дерево, а выкапывали с корнем. Нижняя часть прялки – это корень, а верхняя уже ствол. Таких прялок в жизни женщины было обычно три. Первую делал ей отец, вторую жених, а третью муж. По прялке судили о том, откуда растут руки у жениха. Прялку надо было украсить затейливой резьбой, расписать, и только потом, через год или два, жена тебе скажет в сердцах: «Уж лучше бы ты тогда подарил мне золотое колечко…». 

Рубаха-сенокосница. 

Эта ткань прокрашена два раза. Сначала фон прокрасили в голубой цвет, а потом в темно-синий, а перед этим защитили специальным составом все эти бесчисленные микроскопические горошинки. При этом нельзя было во время этого многочасового нанесения защитного слоя, прокрашивания, протравливания ни разу закричать: «Не получается! Да провались оно все пропадом!» и разорвать холст на лоскуты. Замучаешься рвать – прочная была ткань. 

Вот так местный художник изобразил выступление Петра Первого перед грязовецкими синяками. 

Вот так – проезд Екатерины Второй. 

Александр Первый дарит бриллиантовый перстень купчихе Гудковой. Куда он этот перстень нацелился ей положить… 

Грязовец будущего глазами этого же художника. Собственно, это уже и не Грязовец, а Нью-Грязовец. 

Здание грязовецкого музея истории и народной культуры. 

Замки, повешенные молодоженами перед входом в музей. Не просто так они там висят, а потому, что в музее проводят свадебные обряды на старинный манер. После современного загса молодожены вместе с родственниками приезжают сюда и тут над ними музейные сотрудники священнодействуют не меньше часа. Видимо, все это достаточно занимательно и интересно, если поток молодоженов не иссякает. 

Камень с мраморной табличкой и хитрой надписью на площади перед зданием музея. Рядом с камнем – директор музея, Елена Александровна Смирнова.