«А ведь было же время – как дружно мы жили – я, и мои, двухэтажный холодильник да сорокадюймовый телевизор. Телевизор рассказывал про новые сорта пенного пива, про вкуснейшие сыры, которыми приятно закусывать это пиво. Конечно же, прикольно было всё это потреблять, предварительно пропустив через надёжное чрево родного холодильника.

Не знаю почему, но, почему-то, сначала из телевизора пропало пиво, а вместо него появились какие-то лекарства от всяких противных болячек. Но у меня же нет никаких болячек, — кричал я в телевизор, — я здоров и молод, я хочу свежего пива! В ответ на это, из телевизора пропал и сыр.

Теперь, скорбно подходя к бледному от голода холодильнику, я нежно открывал тоскливо скрипящие двери, и виновато смотрел на пустые полки. Мне нечего было ответить ему на его осудительное молчание, мне нечего стало положить в него больше.

Тогда, я возвращался к телевизору и, хмуря брови, грозил ему пальцем. Телевизор равнодушно рассказывал про гигиенические прокладки и туалетную бумагу. А потом, потом, видимо вняв моим молитвам про голод, выдал порцию лапши. Не помню сейчас, как называлась та, первая, лапша, потому что потом лапши стало много. Из щедрого телевизора она валилась огромными богатырскими порциями: лапша «президентская» и лапша «депутатская», «премьерская» лапша и лапша «министерская», «пенсионерская» и «пионерская», «школьная» и «армейская», «губернаторская», и прочая, прочая, прочая.

Досыта наевшись сам, я попытался накормить лапшой свой холодильник. Однако, гордый, он отказался. У меня другая природа, — хмыкнув компрессором, ответил он мне, — да, пусть я холодный, но я – честный! Лапша – это не для меня!

Зачем тебе холодильник? – привлёк моё внимание телевизор, — Ведь это же пережиток прошлого. Это наймит Запада и Пятая колонна. Подумай сам – у нас самих всё есть – у нас и так холодно. Он лишний, к тому же, он, похоже – гей. И ещё – он жрёт свет, а я свечусь. Выбрось его. Я сам прокормлю нас обоих. Лапшой, вот!!

Я понял — он болен. Но, в ответ, только развёл руками, и побрёл на кухню за вилкой. Обречённый холодильник, пустой и ненужный, молча провожал меня холодной печалью. Мне показалось, что он сам уже всё прекрасно понял. А потом, потом взгляд соскользнул с его белого железного бока, сначала на натянутую бельевую верёвку, а затем на коричневый кирпичик хозяйственного мыла, лежащий на пыльной полке. На верёвку и мыло, верёвку и мыло.

Патриот, ты слышишь меня, патриот? – не унимался за стеной сошедший с ума телевизор, заботливо выдавая очередную порцию тёплой лапши.»