Лингвистические скрепы
«Есть нечто, что объединяет нас на глубинном уровне». Это премьер Медведев сказал. На Всемирном конгрессе русской прессы, который на днях прошел в Москве. По словам бывшего зиц-президента, объединяет нас «общий культурный код, сильный и образный русский язык». Наш язык, напомнил Медведев представителям пятисот с лишним русскоязычных СМИ из 63 государств, «задает всем, кто живет в разных странах, единую систему смысловых координат». Вы, вероятно, в целом согласны с этой репликой. Я и сам вроде согласен.
«Есть нечто, что объединяет нас на глубинном уровне». Это премьер Медведев . На Всемирном конгрессе русской прессы, который на днях прошел в Москве. По словам бывшего зиц-президента, объединяет нас «общий культурный код, сильный и образный русский язык». Наш язык, напомнил Медведев представителям пятисот с лишним русскоязычных СМИ из 63 государств, «задает всем, кто живет в разных странах, единую систему смысловых координат».
Вы, вероятно, в целом согласны с этой репликой. Я и сам вроде согласен. По крайней мере, мог бы сказать что-нибудь похожее.
Все мы цитируем «Иронию судьбы» и «Чудное мгновенье» — чем не культурный код? Некоторые люди говорят по-русски сильно и образно — значит, и язык в их исполнении бывает таким. Смешное серое животное с мордой-грушей, растерянно бродившее по улицам Тбилиси во время воскресного потопа, — как оно называется? «Бегемот» или «гиппопотам», как же еще. Ну вот, и единые смысловые координаты налицо.
Перечитайте предыдущий абзац.
Можно даже два раза.
Видите, да? Я согласен не с Медведевым. Я набил его слова своим содержанием, банальным и безобидным, и благополучно согласился сам с собой.
Чтобы понять, стоит ли кивать кремлевским дифирамбам в адрес русского языка, мало одной цитаты. Придется нарыть контекст.
Пока Медведев окучивал русскоязычную прессу, я тоже ездил на мероприятие, посвященное родной речи и культурным кодам. Правда, не в Москву, а в немецкий городок Гермерсхайм. Там, на переводческом факультете Johannes Gutenberg-Universit?t Mainz, прошла скромная встреча славистов, посвященная ужасам лингвокультурологии.
Я уже о лингвокультурологии. Вкратце: эта псевдонаука, крайне популярная в Восточной Европе, постигает «этническую ментальность». Делается это путем произвольного высасывания громких выводов из отдельных слов, отобранных на основе предрассудков.
Для примера я вам лингвокультурологически докажу, что русские не хотят войны. Следите за руками: в русском словосочетании «убивать друг друга» фигурирует корень «друг». Это значит, что для русских все люди – друзья и братья. Убивать друзей нехорошо. Следовательно, русские не хотят войны.
Зуб даю.
На встрече в Гермерсхайме я собирался говорить об отголосках подобного мышления в российской политике. Пока готовился, читал стенограммы заседаний Совета по русскому языку при Президенте РФ. Штудировал материалы Федеральных целевых программ «Русский язык». Вытерпел пресс-конференцию председателя фонда «Русский мир» единоросса Никонова на тему «“Мягкая сила” русского языка». И так далее.
В итоге я нашел не только лингвокультурологию (трактаты о «языковой картине мира» и «русском логосе» обильно прямо на сайте ФЦП «Русский язык»). Мне открылся целый боекомплект духовно-лингвистических скреп. Когда я пересказывал эти скрепы славистам, в аудитории раздавался то смех, то вздохи ужаса.
Профессиональный языковед — человек тертый. Его не рассмешишь обычным бытовым вздором, который мы несем о языке. Он в курсе, что все склонны считать свой язык вершиной лингвистической эволюции, таинственной субстанцией, которая прекрасна сама по себе, а не в речи конкретных людей. Лингвист едва замечает дежурные стенания о том, что язык N «, беднеет, хиреет», а значит, надо немедленно напечатать сто миллионов экземпляров « нормативного словаря» для каждой школы и каждого офиса.
Чтобы пронять лингвиста, нужны тезисы посвежее. Например:
« — это неписаная конституция государства».
«, в статусе государственного языка — не только средство общения, но и способ государственного позиционирования, то есть он сам по себе, в самом себе несет идею государства...»
Язык — « скрепляющий элемент, который позволяет стране чувствовать себя единой не только в ее границах, но и везде, где этот язык бытует».
Последнюю крылатую фразу выдал глава Совета по русскому языку Владимир Толстой. Сколько ни пытаюсь ее толковать, все выходит, что русский язык позволяет Российской Федерации чувствовать себя единой за границами Российской Федерации.
Впрочем, спишем толстовский афоризм на неудачную формулировку. Нет нужды цепляться к словам, чтобы разглядеть одну из красных нитей, продетых через все кремлевские думы о языке: русский язык — инструмент и собственность российского государства. Всякий, кто говорит по-русски, — то ли в долгу у РФ, то ли агент РФ. Как губернатор Московской области Воробьев, стоит иностранцам познакомиться «с нашей культурой через изучение русского языка», как они «в буквальном смысле слова влюбляются в Россию».
Я писал про нелепый знак равенства между Россией и русским языком год назад и не хочу повторяться. Сегодня меня больше интересует другая красная нить. Снова Толстого:
«За пределами языка невозможно передать и сформировать ценностные ориентиры, нормы морали и нравственности, понимание и знание истории своей страны и любовь к ней».
На первый взгляд, это унылая банальность. «За пределами языка невозможно передать» вообще ничего, кроме искусства колоть орехи камнем. Чтобы слова Толстого заиграли правильными идеологическими красками, под них надо подвести пресловутую . В своей «сильной» версии эта гипотеза гласит, что слова и структура вашего языка определяют ваше сознание. Именно эта версия, скрещенная с мифом об «этнической ментальности», пронизывает кремлевские рассуждения о роли русского языка.
Как известно, наряду с «геополитикой» и «сферой интересов», российская власть очень любит выражение «многополярный мир». По определению, «многополярный мир» — это не торжество международного равноправия, а существование двух-трех «полюсов»-империй, которые могут вести себя как угодно, не считаясь ни с кем, кроме друг друга.
Идеалом такой многополярности была холодная война, ностальгия по которой составляет суть российской внешней политики. Но путинское корпоративное государство, в отличие от СССР, не содержит никакой идеологической альтернативы «Западу». Когда Валентина Матвиенко за сохранение «национальной и культурной самобытности» в пику «политическому устройству», «системе ценностей» и «образу жизни Запада», а затем объявляет Россию «главным поборником» антизападного «вектора развития человечества», она всего лишь предупреждает нас: Россия и впредь будет долбиться лбом в стену, пытаясь быть европейской страной без европейских институтов.
Ни распил бюджета, ни отсутствие независимого суда не тянут на критерий национальной самобытности. Претензию на многополярность не оправдать одной гомофобией. Остается нацепить на знамя «уникальную языковую картину мира». Как на «Открытой трибуне» в Госдуме Дмитрий Бак, директор Государственного литературного музея, «многополярный мир — это, в том числе, и мир, основанный на разных языковых сознаниях, на разных языковых мирах».
Иначе говоря, мы великие и совершенные, потому что говорим на великом и совершенном русском языке. И неча тут к нам с вашим ЕСПЧ.
Когда российская власть произносит слова о русском языке, она почти никогда не говорит о русском языке. Она, как обычно, говорит только о себе. «Язык Пушкина и Достоевского» в ее риторике — еще одна запасная , которую отряхивают от пыли и вытаскивают на свет, если надо подпереть легитимность и выжать слезу у впечатлительного населения. «Языковое сознание», в понимании кремлевских лингвистов, неизбежно сводится к позиции по Путину, Крыму и Донбассу.
На обратном пути из Гермерсхайма я купил газету «». Заметил на первой полосе слоган «Наше отечество — русский язык». Подумал: ага, вот они, единые смысловые координаты, о которых говорил Медведев на Всемирном конгрессе русской прессы.
Но я не нашел той единой «языковой картины мира», о которой мечтают в Москве. Как потом подтвердил главный редактор Борис Фельдман, снабдивший газету духоподъемным лозунгом про язык-отечество, «Русская Германия» находится «на позиции европейской, весьма близкой к позиции Меркель и старого Старого Света». И в данном случае совершенно не важно, верна ли эта позиция. Достаточно подчеркнуть очевидное: любовь к русскому языку не гарантирует любви к российским завоевательным походам.
Еще Борис Фельдман рассказал мне, как однажды выступал на слете русской прессы в Баку — «в те, еще тучные годы, когда многим в Кремле казалось, что русский язык находится у них на содержании»:
— ...я сказал, что русский язык не принадлежит РФ. Увидел ужас в глазах чиновников. И это было забавно. До сих пор считаю, что русскому языку в мире от чиновников ни дотации, ни овации не нужны и не опасны. Все эти истории про великий Русский мир и единое русское информпространство — не более чем легенды для получения средств одними чиновниками от других.
Разумеется.
Остается, правда, добавить, что распилом дело не ограничивается. Легенды транслируются по телевизору, воспринимаются всерьез и кончаются трупами на востоке Украины. Трупами, которые когда-то говорили по-русски. По обе стороны бессмысленного фронта.
Пока не убили. Друг. Друга.