Ходили на день рожденья к бабуле (бабушка мужа. Я потом как-нибудь расскажу, как мы с ней познакомились)). 85 лет. Мне, наверное, и не дожить до такого возраста. А она даже в здравом уме. А память такая, что любой молодой позавидует. Старшая сестра к ней на юбилей приехала, той в этом году 88 исполнится. Тоже вполне живенькая, разумная бабулька. Вспоминали свое детство, а я сидела, развесив уши: обожаю эти их истории.
Но я пока не об этом. На праздник пришел сын бабули, единственный оставшийся в живых (а детей у нее было много, четверо до взрослого возраста дожили, кто-то в детстве умер. Теперь вот один остался. И тот какой-то... Мда... вот такая судьба...) И попросили этого сына тост матери сказать, поздравить, здоровья, что ли, пожелать. Тот поднял стопку, собрался с мыслями, и:
- Между первой и второй промежуток небольшой!
Мда... То есть он думает, что если там где-то что-то срифмовалось, то это уже жуть как круто. Не делайте так. Ужасно неловко и даже стыдно присутствовать при том, когда сын говорит матери подобный тост...
- Мы в колхозе жили под Вологдой. Деревня Кондратиха называлась. Сейчас ее уже нет. Мы потом в пятьдесят третьем туда приезжали, там уже ни одного дома не осталось, все березами поросло. А тогда там колхоз был. Отца-то нашего на вербовку в Судострой отправили...
- В Молотовск, - поправляет бабулю ее сестра.
- Ты что! Какой Молотовск? Это он уже потом стал Молотовск, а еще позже Северодвинск, а сначала был Судостройск! - спорит бабуля.
- А, ну да, точно Судостройск, - соглашается тетя Лида, - там суда строили, поэтому Судостройск.
- Ну, вот, отправили, значит, отца на вербовку, а мама с нами с четырьмя осталась в Кондратихе. Голод тогда был. Хорошо еще в лесу всего полно было, все лето грибы, ягоды заготовляли, потом этим и жили. Да костерю толкли.
- А что это? - спрашиваю.
- Костеря-то? А это шелуха от зерна. Натолкем ее, а мама потом лепешки печет. Наедимся этих колючих лепешек, а потом не знаем, как сходить прос*аться (бабуля у нас в словах не стесняется и особенно их не подбирает))) А есть-то хочется. Тут не то что костере, а черту лысому рад будешь.
Вербовка у отца закончилась, а он все не едет и не едет. Что случилось? Телефонов-то не было. Это сейчас позвонил - и все. А тогда сидим, и не знаем, что подумать. Поехала мама в Судострой. Нашла общежитие, где отец жил, заходит в комнату, а он сидит, чаек попивает, да белыми баранками закусывает. Мы, значит, костерю жрем, а он белые баранки! Мама ничего ему не сказала, развернулась и уехала обратно в Кондратиху. А потом за раз все пожитки, скотину - какая была, раздала по соседям, нас в охапку, и в Судострой к отцу!
- Документы ведь еще выкрали, - подсказывает тетя Лида.
- Да, документы ночью из Сельсовета выкрали. Все наши метрики там были. А без документов ведь из колхоза не уйти, вот мама и выкрала. В ту ночь наша родственница сторожем работала, она помогла. И до вокзала добраться помогла. На санях. А мы сели в сани, только поехали, и оглобля сразу сломалась. Все забегали, запричитали, что удачи в дороге не будет. Но мама была решительная, сказала, что надо ехать.
- А ты расскажи, как мы от поезда отстали, - подсказывает тетя Лида, - Помнишь?
- Помню, - отвечает бабуля, - Ну, чего, до вокзала родственница на санях довезла, и обратно повернула. Сорок километров до вокзала-то было, ей нужно было до утра успеть обратно в деревню вернуться.
Подошел товарняк. Он на станции две минуты стоял. Вот за эти две минуты нам нужно было успеть вагон открыть и всем забраться. А у нас, у каждого за спиной котомка привязана была, неуклюжие все, неповоротливые. У мамы за спиной машинка швейная - самое ценное, что было. Пока все грузились, поезд тронулся, мы с Лидой-то и не успели.
- А сколько вам было лет? - спрашиваю.
- А сколько... - бабуля смотрит на сестру, вспоминая, - Ну, около семи...
- Мне восемь было, - говорит тетя Лида, - А тебе, значит, пять.
- Ого! - ужасаюсь я, - И такие маленькие одни остались?
- Ну, а что делать?.. Поезд-то уехал, а нас в милицию забрали. Милиционер смотрит, что дети одни у путей стоят, вот и отвел в отделение. Начал спрашивать, а мы что - мы ничего не знаем. Документов при нас никаких нет. Говорим, что от поезда отстали. Ночь мы в милиции просидели, потом маму привезли на скорой.
- Ничего себе - поворот! Что случилось-то? - спрашиваю.
- Она доехала до Кодино или до Коноши... - говорит бабуля.
- До Исакогорки! - перебивает ее тетя Лида.
- Да отступись ты! До Исакогорки ехать часов пятнадцать, да обратно столько же, а она утром уже к нам вернулась. Нет, она до следующей станции доехала. Кажется, до Коноши... Ну, неважно! В общем, там пересела на встречный поезд и поехала обратно.
- А как же оставшиеся дети? - я в ужасе, - Одни остались??
- С нами еще родственница ехала, она взрослая тогда уже была. Они так и поехали дальше. А мама в обратную сторону за нами. Вот подъезжает она к нашей станции, а поезд-то не останавливается, мимо идет. Уже и станцию проехали, а он все не притормаживает. Ну, она и спрыгнула с вагона. Хорошо, что сугробы большие были - декабрь. А то убилась бы. А так только немного зашиблась. Вот на скорой ее и привезли. Ну, вот, мама нас забрала и мы поехали дальше. Так мы к отцу и приехали.
- И что он? Не ожидал?
- Удивился, конечно. Ты что, говорит, Марфа, с ума сошла? А мама ему белые баранки припомнила. Говорит, живешь тут, как сыр в масле катаешься, а мне детей кормить нечем. Будем жить с тобой, и все тут! Ну, а он не мог же нас выгнать. Все же дети его... Так и жили какое-то время в общежитии. Мама занавеской отцову кровать отделила, они там и спали, а мы - дети - на кроватях тех, кто в ночную смену работать уходил. Сегодня одна кровать была свободной, завтра другая. Так и жили, да...