Во множестве комментариев, которые мне удалось прочесть про Светлану Давыдову, посаженную в тюрьму ни за что, есть какие угодно чувства, кроме самого, на мой взгляд, естественного.

Бывают гневные отповеди про то, что Давыдова, дескать, шпионка, раз звонила врагу и раскрыла военные планы Родины. Надо, стало быть, наказать предательницу по всей строгости закона, несмотря на многодетность.

Бывают презрительные призывы подписать петицию об освобождении Давыдовой. Дескать, Давыдова дура и неудачница и даже антивоенное выступление предприняла неудачное, но все равно надо ее отпустить, потому что у нее семеро детей.

Бывают восторженные призывы. Про то, что у Светланы Давыдовой семеро детей и потому никакому суду она не подсудна и никакому закону не подвластна, ибо семеро детей — это подвиг.

Шпионка или дура, или героиня. Ненависть или презрение, или восторг — вот три базовых чувства современного человека в России. Мне трудно понять эти чувства. Я их почти никогда не испытываю.

Чтобы испытать к человеку ненависть, мне нужно, чтобы человек совершил какое-то прямо ужасное злодеяние, причем по отношению лично ко мне или к моим близким. И я видал много злодеяний, но не таких, чтобы мне испытать ненависть.

Чтобы испытать к человеку презрение, мне нужно было бы забыть, что я и сам довольно смешной и довольно нескладный, понасовершал много глупостей, понаговорил много нелепостей, понаделал приличное число мелких гадостей. Но как же я это забуду, если я этого не могу забыть? И потому презрение является для меня чувством практически недоступным или как минимум экзотическим.

Восторг я тоже испытываю с трудом. То есть бывают, конечно, люди, которыми я готов восхищаться, но я ведь вижу, что кроме черт, восхищающих меня, эти люди обладают еще и смешными чертами, постыдными, жалкими. Бывает, только соберешься восхититься человеком всерьез, а он как раз глупость какую-нибудь ляпнет. Восхищаться я могу только мертвыми, но это потому, что много знаю про их великие свершения и мало — про бытовые подробности их жизни.

А вот чувство, которое мне легко испытать по отношению к любому человеку, — это жалость. От человека, к которому испытываешь жалость, не требуется ни смелости, ни ума, ни совершенства. Жалость легко испытать к кому угодно по любому поводу. И я правда не понимаю, почему в публичном нашем пространстве никто никогда не испытывает жалости ни к кому.

Забытое чувство.

В многокилометровых комментариях, посвященных Светлане Давыдовой, я ни разу не наткнулся на слова «жалость», «пожалеть», «жалко». Может быть, проглядел?

И про украинскую войну словами «жалость», «пожалеть», «жалко» никто как-то не оперирует. Может быть, я невнимательно слежу за дискуссиями?

И про парижские теракты никто как-то не говорил, что кого-то там жалко. И про сбитый боинг. И про эпидемию Эболы…

Кажется, в последний раз в публичном пространстве слово жалко встречалось в песне Сергея Шнурова «Никого не жалко».

И это так странно. Жалость кажется мне таким простым и таким естественным чувством. Но нет. Забыто.

Всеобщая безжалостность еще и потому так бросается мне в глаза, что я регулярно эксплуатирую жалость профессионально. Пишу о больных детях. Собираю деньги на лечение. Давлю людям на жалость. Из жалости незнакомые мне люди дают на лечение детей, про которых я пишу, 45 млн долларов в год. Но это детям. Детей жалеют.

А взрослых не жалко никому. Вот и Светлану Давыдову защищают ведь не саму по себе, а ради ее детей. И это так странно. Жалость — такое простое чувство. Пожалеть можно кого угодно и по любому поводу. Но нет.

(Звучит песня Шнурова.)