Иллюстрация: Bridgemanart/Fotodom

Сразу после новогодних праздников, когда еще парижские теракты не затмили собой все на свете, премьер-министр Медведев поручил министру здравоохранения Скворцовой создать запас лекарств, чтобы больные люди в России не остались без лечения, если экономика пойдет совсем наперекосяк. И министр Скворцова на следующий же день рапортовала, что лекарств, дескать, закуплено впрок сколько нужно, так что беспокоиться не о чем, даже если экономика пойдет совсем наперекосяк.

Вот тут у меня и екнуло внутри. Надо признаться, екнуло даже сильнее, чем в день терактов в Париже. Потому что единственный способ, которым наше правительство бесперебойно обеспечивает граждан жизненно необходимыми препаратами, — это разговоры о том, что препаратов достаточно.

Я подумал: если они уже сейчас заговорили про то, что надо препараты запасти и что препараты даже уже запасены, значит, точно с лекарствами перебои, а к весне лекарств не будет совсем.

Потому что так уже много раз было, только прежде перебои с лекарствами случались при цене на нефть выше сотни за баррель, а теперь государству и подавно негде будет взять денег, чтобы затыкать лекарственные дыры.

Я занимаюсь этой проблемой двадцать лет. И вот что я вам скажу: жизненно важных лекарств в достатке не было отродясь.

В 2000-е годы ВИЧ-положительные мои друзья приковывали себя наручниками к Министерству здравоохранения и прочим госучреждениям, потому что людям нужны были антиретровирусные препараты, чтобы жить, а препаратов этих не было. Наконец президент Путин повелел препараты ВИЧ-положительным людям давать, но многие не дожили до этого решения. А те, что дожили, каждый год кричат о перебоях с поставками лекарств и каждый год меняются в социальных сетях запасами, у кого что осталось, пережидая месяц, два, три, пока государство добудет, наконец, жизненно необходимые лекарства, которые само же больным гарантировало.

В прошлом году, в позапрошлом — в жирные годы — гарантированные государством жизненно необходимые препараты не получали дети с муковисцидозом и мукополисахаридозом. Я это знаю не из какой-то министерской статистики, а потому что лично судился с государством за право этих детей получать лекарства, то есть жить. И я выигрывал десятки судов, но государство почти всегда отказывалось исполнять решения суда. И тогда я обращался в службу судебных приставов, и приставы пытались стыдить региональные минздравы, потому что не могут же они арестовать Минздрав. И во многих случаях нам удавалось все-таки лекарств для детей добиться. Но знаете, что случилось с детьми, которые не дождались лекарств, гарантированных государством? Они умерли.

А детям с несовершенным остеогенезом (повышенной ломкостью костей) государство как не давало, так и не дает лекарств, без которых они переломаются в кровавый фарш. И детям с буллезным эпидермолизом как не давало, так и не дает специальных перевязочных материалов. И я думаю, что не дать больному лекарства — это все равно что убить его. Точно так же убить, как террористы в Париже убили карикатуристов.

А за лечение детей, больных раком, государство вроде как платит, но квота, например, на пересадку костного мозга так мала, что в ней никак нельзя выкроить деньги на специальные дорогие антибиотики, совершенно необходимые против совершенно неизбежных осложнений. Если бы эти антибиотики не покупались благотворителями, сто процентов детей, перенесших трансплантацию костного мозга, умирали бы. И в этом смысле благотворители у нас подобны тому парню в парижском супермаркете, который спрятал заложников в холодильник и хоть кого-то спас.

Нет, вы не подумайте, я ничего не имею против солидарности с жертвами парижских терактов — хорошо, что мы о них говорим и выходим за них на улицы. Только почему же мы не выходим на улицы за адмирала Апанасенко, который тоже погиб от пули, только пулю эту всадил в себя сам, потому что у него не было обезболивающих лекарств и нельзя было дальше терпеть боль.

Почему это нам проще выкрикнуть лозунг «Я — Шарли», хотя в подавляющем большинстве своем мы не карикатуристы и не дразним опасных маньяков с автоматами? Почему так трудно выкрикнуть лозунг «Я больной», хотя все мы, все поголовно являемся или станем больными и все помрем от рака, если не успеем прежде помереть от чего-нибудь другого?