Плазменная ночь
Я хочу рассказать вам о маленьком юбилее, об одной ночи, которая была месяц тому назад, — о ночи с 16 на 17 декабря четырнадцатого года. День был печальный — Центробанк, если вы помните, повысил ключевую свою ставку; доллар к полудню стоил 74 рубля, а евро — 91 рубль. Ближе ко второй половине дня народ как бы очнулся и обнаружил, что во всех банкоматах отсутствует валюта.
Я хочу рассказать вам о маленьком юбилее, об одной ночи, которая была месяц тому назад, — о ночи с 16 на 17 декабря четырнадцатого года. День был печальный — Центробанк, если вы помните, повысил ключевую свою ставку; доллар к полудню стоил 74 рубля, а евро — 91 рубль. Ближе ко второй половине дня народ как бы очнулся и обнаружил, что во всех банкоматах отсутствует валюта: многие пытались снять зарплату с карточек в долларах. Потом загудела пантофельная почта: в Ульяновске уже официально продают евро по сто пятьдесят рублей. Затем, уже ближе к ночи, Сбербанк прекратил операции по своим картам.
Скандальный валютный курс в следующие дни понизился, это мы все помним-знаем. Отсрочка вышла. Может быть, поэтому никто о рассветных часах 17 декабря не и вспоминает — как-то впустую ночь прошла. Без осмысления.
Про нее и не писали. Разве что нашла я на дальней сетевой полке печальный материал под названием: «Воронежцы избавляются от техники, купленной из-за валютной паники».
А ведь было холодно, около зеленых банкоматов стояли люди, и уже прозвучал выстрел в гостинице «Националь», и застрелился совладелец финансовой компании Иван Ш., и оставил записку, чтобы прах его развеяли над Черным морем. В LifeNews писали: «Не выдержал психологического напряжения дня». Каждый черный вторник или плохой четверг — сколько я их помню — отмечен бывает жертвой; всегда находится человек, который боится со всем народом, да вдруг становится ему страшнее страшного.
Что ж. Состоятельные люди при должностях делали 16 декабря что-то правильное деньгоспасательное, состоятельные люди без должностей накупили в тот вторник автомобилей «Порше».
Запомнился заголовок: «Россияне не пассивны, а агрессивно неподвижны».
А добрые простые люди, безвозмездно одобряющие государственный курс, пошли после работы в торговые моллы за телевизорами и телефонами.
Пошла в магазин «Метро» и я, так что ту плазменную ночь провела вместе со своими соотчичами и там, где они были. А именно — стояла в пятичасовой очереди в магазине, повторюсь, сети METRO Cash&Carry. Магазины эти называются мелкооптовыми центрами для профессиональных покупателей и, как предполагается, обслуживают отели, рестораны и маленький ритейл. Но это только — как предполагается. В «Метро» ходят все жители близрасположенных районов. В общем, любой покупатель из средней и низшей прослойки мелкой буржуазии в России — профессионал покупки; а карточкой «Метро» обзавестись несложно.
Что мне надо было в магазине? Айфон — я его обещала в подарок и испугалась, что покупать придется в два раза дороже. И удовлетворение чистого интереса — в тот период все подряд писали об общественном спокойствии: санкции побоку, курс доллара растет — и ладно, рейтинг доверия к власти тоже растет — не падает. Иностранные журналисты посчитали, что русские заранее примирились с грядущими испытаниями. Запомнился заголовок: «Россияне не пассивны, а агрессивно неподвижны».
Но действительно: из всех кризисов этот — самый молчаливый. И вот огненная ночь, мне позвонили и велели бежать в любой магазин электроники: там толпы, там нерв. Это надо видеть и писать!
Нерва-то не было. Но я вся тряслась в ожидании, бежала. Хотелось очереди на улице, крика, правды. Понять наконец людей, собственных, прости господи, соседей, которые начали уже пугать.
А то разъединенность-то не смешная. Недавно видела в интернете рекламу: «Амбициозные интеллектуальные кожаные сумочки для настоящих мужиков». Выпукло получилось у рекламщиков. Вопль отчаяния разоряющегося торговца, жадная попытка соединить несоединимое: зацепить товарным интересом обе отталкивающиеся друг от друга части общества. А ведь отталкиваемся ожесточенно. А посередине — .
«А вам туда, где все сопуты». Ничего себе! Укропы были, ватники, колорады, теперь сопуты.
На улице очереди не было. Между тем жажда откровения играла со мной дурные шутки.
Ночью даже в бессонных магазинах бывает пустовато. Я спросила у продавщицы, как отыскать отдел электроники. Она махнула рукой и сказала мне: «А вам туда, где все сопуты». Ничего себе! Укропы были, ватники, колорады, теперь сопуты. Слово корявое, конечно. Но как вольно эта юная маркитантка высказывается, думала я, и как видит ситуацию, и прозвище, еще мною не слышанное. «Сразу за всеми стеллажами с сопутствующими товарами, — добавила девица, — повернете направо». Это она вовремя объяснилась, а то я уж жмурилась, представляя, как лихо введу в обиход новое словцо.
В отделе электроники стояло человек сорок среднего возраста мужиков — женщин было совсем в очереди немного. Айфоны уже кончились, и вокруг говорили, что их на весь магазин, на всех желающих, было всего двадцать штук. Но никто и не расстроился. Очередь «брала» телевизоры.
Рядом со мною честный мужчина среднего активного возраста (настоящий мужик, который никогда не купит себе интеллектуальную и амбициозную сумочку) погрузил в тележку пять плоских коробок (пять плазменных метровых панелей), одновременно продолжая говорить кому-то вблизи стоящему: «И вот тогда-то Владимир Владимирович самолично возглавит народное восстание».
Звучало бредово. Выглядело тоже: как можно победить и переубедить народ, который, насмотревшись телевизора, в преддверии голодных годов покупает запас телевизоров, а не макарон?
Рядом слышалась реплика из другой беседы: «Зарплаты у меня, конечно, больше нет. Что там — вдвое, считай, схлопнулась. Но веришь, вчера я впервые стал миллионером». Вот тут забрезжило объяснение (одно из объяснений) общинного спокойствия в начале кризиса.
По всему получалось, что минимальная сумма накоплений каждого стояльца — в среднем 10—15 тысяч долларов (или, что лучше, евро). По крайней мере, в этой сумме собеседники позволяли себе признаться — рассуждая, кто из них на каком часу взлета валютного курса стал одновременно и неудачником, и рублевым миллионером.
В принципе, эти разговоры в фактической своей части не противоречат данным ВЦИОМа: в 2014 году 38 процентов россиян сообщили в рамках опроса, что у них есть банковские или внебанковские сбережения; при этом «минимальная сумма, которую россияне готовы назвать сбережениями, колеблется в районе 243—244 тысяч рублей». Москва, естественно, в этом вопросе впереди провинции. Социологам трудно уследить за всеми этими кубышками простого крепкого домохозяина: потому что опрашиваемые респонденты врут. Социологи врут русским людям, но знали бы вы, как русские люди врут социологам! Простое домохозяйство абсолютно непрозрачно.
Айфоны уже кончились. Но никто и не расстроился. Очередь «брала» телевизоры.
Впервые я слышала желудочные разговоры патриотически настроенных товарищей — это было важно. Ведь не может же такого быть, чтоб все обыватели вдруг скопом были готовы сломать свою жизнь только во имя идеи и против пиндосов. Ночь напролет московские окраинные мужики, мелкие лавочники, соль земли русской, судачили о судьбе страны: о кредитах.
У партии рублевых миллионеров спросили: «А чего вы такие довольные, ну растут в цене отложенные ваши деньги, так вы же их потом на колбасу и потратите, которая полторы тыщи за килограмм будет стоить. Или на ту же машину — за сколько же теперь иномарку покупать?»
Но, боже мой, как возмутились стояльцы: «Это ж не для покупок деньги. Это же те, которые лежат! А на машины мы кредит берем».
Поэтическая ситуация: родные денежки пусть живут в диванах; это русский доллар, он должен лежать и толстеть, а приблудный кредит пускай работает. Вообще же выходило, что кредит играет огромную роль в общественном договоре с властью. Может быть, одну из основополагающих.
Честный мужчина с пятью телевизорами, который предполагал, что Владимир Владимирович возглавит какое-то восстание, говорил как раз о кредитах.
«Когда отдавать будет нечем, — говорил он, — банки, конечно, народу не спустят. Попытаются обратно все отобрать, ограбить. Но разве же они нам деньги давали? Что у них своего есть? Это им давали возможность с нами работать. И если они полезут на народ, вот тогда начнется война, тогда люди пойдут на улицы. И вот тут Путин берет и объявляет кредитную амнистию, что? Что происходит? Владимир Владимирович лично возглавляет народное восстание!»
«Тогда банковская система рухнет!» — отвечали из очереди.
«И кому она нужна тогда будет? Если уже на улицы? Нет, ты погоди, у Путина с народом серьезный мужской разговор пошел, он нам дал пожить, теперь мы ему должны пожить дать. Если он с нас кредит снимет, он же всему народу вольную даст, он же освободитель тогда. Я хочу сказать, что друзья мои, которые в Донецк хотели, — они за правду, конечно, за Россию, но и от долгов убегали».
Сорок пять процентов экономически активного населения страны имеют кредиты, в отдельных регионах эта цифра значительно выше — до девяноста. 11,3 триллиона рублей мы все взяли в кредит за последние годы, из них 881 миллиард рублей — это, по состоянию на декабрь, сумма займов, просроченных более чем на 90 дней. Девятнадцать процентов заемщиков имеют пять и более кредитов — и банки продолжают выдавать новые в расчете на то, что новый заем даст возможность должнику обслуживать старые.
Есть целые города, в которых нет ни одного домохозяйства, не обремененного долгом. И есть народная легенда о мятежных деревнях, где жители, договорившись между собой, отказываются отдавать деньги и, собравшись у околицы, будто бы не пускают к себе коллекторов. Пока перед нами мало внятная «народная» идеологическая война, в которой часть населения чувствует себя абсолютно правой: «они берут грабительские проценты», «они заставляют подписывать бумажки с мелким шрифтом на обороте», «они расставили кредитоматы в магазинах, где деньги дают за отпечаток пальца под 730 процентов в год, — а это дьявольские машины, хуже игровых автоматов для людей». Зачем же чувствовать себя обязанными таким супостатам? Многие верят в кредитную амнистию, как в крестьянскую вольную, и ждут ее.
И вот тут Путин берет и объявляет кредитную амнистию! Что происходит? Владимир Владимирович лично возглавляет народное восстание!
Самое интересное, что и в разночинском Фейсбуке, если обсуждается кредитная беда — а в особенной беде оказались те, кто взял долларовую ипотеку на квартиру, — точно так же звучит тема государственного договора и государственной ответственности: «Эти люди, которые купили квартиры в валютную ипотеку, — это и они двигали экономику. И они имеют право на то, чтобы о них тоже позаботились. И самое главное, что ипотеку они брали, когда российская власть им пообещала стабильность. Даже не так — Стабильность с большой буквы, как национальную идею».
Но стабильность, по большому счету, жизненно необходима оказалась только тем, кто как бы на нее покушался, — только нам, разночинской городской прослойке. Действительно, волнения устраивают не голодные, а сытые, которых три дня не покормили. Хотелось ведь чего — в рамках римского, так сказать, права высказать свое мнение, чтобы от исказившегося порядка (власть не слишком хороша, а собирается задержаться) вернуться к порядку более совершенному. Беспорядки ради порядка.
А моим соседям, покупающим кризисной ночью телевизоры, — им стабильность не нужна. Они (внешне) готовы к самому решительному изменению порядка, поистине революционному, — войне (желательно, конечно, на окраине), кредитной вольной, банковскому коллапсу, национализации предприятий. И чтобы Америка разорилась и рухнула.
И чтобы понять и холодной душой принять такие настроения (а нужно принять, иначе мы уже никогда не поймем друг друга), придется допустить, что большинство населения нашей страны жило все последние десятилетия в душевном несчастье — в таком постоянном несчастье, что разрушение кажется выходом, а не бедой.
Мы не понимаем друг друга, потому что разучились друг друга жалеть. Потому главная правда всех этих слов и настроений — это страх жизненной неудачи, который наконец можно выплеснуть. Эта та внутренняя беда — боязнь насилия, страх перед неравенством и зримой социальной неудачей, отсутствие своего собственного дела и своей приватной территории, на которую никто не может залезть и которую никто никогда не сможет отобрать, — все то, что строит жизнь всякого русского мужчины, честного патриота. И да — зависть к чужой, более удачной или легкой, как кажется, жизни.
И тогда ожидание кредитной вольной — это как бы компенсация за грядущее обнищание: вместе со всей страной готовы затянуть пояса, но личные долги извольте убрать. Уравняемся в социальном подвиге. Обнуление индивидуальной неудачи — и вместе со всей страной начинаем страдать с чистого листа. Происходящее в обществе и стране воспринимается как освобождение от личной ответственности, счастливое возвращение в общину: я как все. За такое счастье можно и благополучием пожертвовать, тем более что все равно долги со всех сторон обступают.
На меня чрезвычайное впечатление в свое время произвело одно антропологическое наблюдение: об истинной причине популярности караоке в Японии. Были годы, когда караоке открывались в фойе магазинов, в подъездах доходных домов, были распространены «приватные комнаты караоке на одного», чуть не будки на улицах строили. Причина: строгость традиционного уклада, внутренняя дисциплина и культ стыда японского мужчины — с одной стороны и бешеный стресс общественной перестройки в 70—80-е годы — с другой. Японский мужчина запел, как закричал: люди выплескивали в крике все, что накопилось.
И когда под высоким русским небом слышу этот массовый, тысячеголосый крик: «Укры продались пиндосам заокеанские бабки печеньки раздают не дадим Родину в обиду Путин возглавит восстание» — мне кажется, это караоке включило свой великий «пустой оркестр», чтобы можно было выкричать в небо весь страх перед жизнью и перед тяжелой государственной силой.