В минувшую пятницу побывала на спектакле Евгения Гришковца «Как я съел собаку». Гришковец играл свой спектакль на сцене Дома культуры металлургов в городе Череповце.

То, что вы прочтёте ниже, не совсем отзыв или отчет о моем приобщении к искусству, это мое откровение, которое я даже не сразу решилась выложить здесь. Это моя откровенность взамен той откровенности, с которой Гришковец каждый раз выходит на сцену к зрителям во многих городах России, Украины...



...Ненавижу уходить после спектакля домой... Ненавижу идти по ступеням, расположенным по бокам зрительного зала, в толпе тех людей, которые только что сидели рядом и были с тобой солидарны, единодушны в восприятии спектакля. Когда я иду в этой толпе, а точнее не иду, а переступаю с ноги на ногу, потому что народу много и все стремятся быстрее продвинуться вперед, я ненавижу это состояние... Я не понимаю, куда все так спешат, неужели спектакль настолько успел надоесть зрителям, что они спасаются бегством, разбегаются по своим делам, как будто они важнее только что свершившегося действа.

Я долго не могу прийти в себя, вернутся в реальную жизнь, от которой так старательно убегаю всю свою сознательную жизнь...

В голове я пытаюсь подобрать слова, которые описывают мое состояние или впечатление от спектакля, но не могу найти нужные, от этого мне становится еще хуже, потому что я понимаю, насколько мала, даже ничтожна я, как личность, по сравнению вот с ЭТИМ!

Невероятный, какой-то даже чудесный спектакль, точнее огромная внутренняя работа Автора, выставленная напоказ, обнародованная прилюдно, не страшась и не стесняясь чужого взгляда, другого мнения.

Та смелость, с которой Гришковец открывает свою душу, обескураживает, Он говорит, что не знает, зачем Он все это рассказывает, но не может не рассказывать, а я не могу не слушать, не могу не переживать, не могу не чувствовать Его боль, ту боль от которой страдают все, порой неосознанно, оттого мучительно. Эту боль мы называем поисками себя, смыслом жизни, пытаемся свести все чувства, которые испытываем в одно глобальное понятие, термин, а Он просто рассказывает...

Я вышла из зала другой... Точнее, я то все та же, но я теперь другая... Я не смогу жить и чувствовать так, как было до... Мне так все стало ясно, словно передо мной положили белый лист и позволили написать все, что хочется. Во мне родилось что-то новое, можно озвучить это новое, как вдохновение. И на сей раз я точно знаю, а точнее чувствую, что оно не просто кратковременная вспышка, о которой я завтра буду вспоминать с тоской. Это новое родилось не просто так, это новое изменило меня изнутри, дало мне силы и мужество начать действовать, начать жить... Уже, наконец-то, начать жить...

Гришковец пластичен не только в словообразовании, Он пластичен Весь, целиком. Он живой, меняющийся, оттого харизматичный и притягательный. Любое слово, движение, поза, короткий жест — не просто органично, ВСЕ в Нем ПЛАСТИЧНО и ЧУВСТВЕННО, как может быть чувственной только живая душа, не страшащаяся косых взглядов, просто живущая в этом мире, в этом чудесном пространстве, именуемом жизнь...

Я хохотала до слез, которые лились беспрестанно, перерастая из слез смеха в слезы боли и сопереживания. Я плакала от счастья, когда зал заливался от хохота, я плакала, когда видела слезы в Его глазах. С третьего ряда можно было различить многое, можно было увидеть Гришковца таким знакомым и родным, каким он нам всем представляется, можно было углядеть в нем совершенно чужие и еще незнакомы черты, но даже они были КРАСИВЫМИ, как может быть красивой только живая душа, не страшащаяся косых взглядов, просто живущая в этом мире, в этом чудесном пространстве, именуемом жизнь...

Слезы в глазах мужчины, пусть актера, играющего чью-то роль, но слезы МУЖЧИНЫ, для меня болезненно невыносимы. Когда плачет мужчина, я теряю этот мир, я теряю связь с этим миром, я перестаю жить, мне страшно жить в этом мире, в котором плачем мужчина...

Его шутки, ирония и непередаваемое чувство юмора заставляли дрожать от того, что ты понимаешь Его. Каждое слово, сказанное со сцены било в точку, вскрывало и вытаскивало наружу свои личные воспоминания, обнажало все то, что когда-то я пережила сама, пусть по-своему, но ТАКЖЕ. И это ТАКЖЕ сражает, не понимаешь, ну КАК, как Он смог сформулировать все то, о чем я думала, все то, что я чувствовала и чувствую, живя здесь, в это мире, таком простом, и таком сложном ОДНОВРЕМЕННО.

Он говорит о службе на флоте, а я думаю о своих, как ни странно очень похожих ощущениях от жизни. В какой-то неуловимый момент стирается грань между Ним и мной лично, я полностью становлюсь Им, потому что сама не могу ТАК выразить себя, как делает это Он.

Он не боится быть самим собой, просто таким вот человеком, который что-то знает, что-то чувствует, что-то пытается понять, но всегда ЧУВСТВУЕТ!

Я никогда в жизни, НИКОГДА не испытывала такого эмоционального единения с жизнью, как сегодня, на этом спектакле.

Я не знаю, понравилось ли Ему быть искренним для нас. Зал был теплым и добрым, я это чувствовала. Были, конечно, опоздания почти на час, которые Гришковец лихо комментировал, переходя на крик души... Но мне кажется..., я хочу в это верить, что те, кому были адресованы эти комментарии, поняли, насколько тонко и деликатно надо относиться к окружающим людям.

Мобильные телефоны не звенели ни разу, и это меня порадовало и вселило надежду, что я живу не в самом плохом городе. Был один момент, когда кто-то писал смс, открывая свое синее от экрана телефона лицо для находящегося на сцене Автора, но этот инцидент быстро был погашен. Да, эти перерывы в спектакле отвлекали Его, но Он так тонко смог вплести свои комментарии в монолог , относящийся к спектаклю, что мне кажется, люди, допустившие промахи, осознали свою губительную роль.

Я почти уверена, что Гришковцу у нас было хорошо, у меня такое чувство...