УЧИТЕЛЬНИЦА ПЕРВАЯ МОЯ

Мне приснился сон. В нём я злилась на какую-то женщину за то, что она работала на заводе "Стальной коммунар". Ну и ну, что за претензия? Женщина выглядела очень по-советски: пожилая, замороженная и, несмотря на мой гневный пыл, смотрела на меня с непробиваемой маской равнодушной надменности на лице. К чему мне это приснилось? И тут меня осенило, что всё детство меня воспитывали женщины, плоть от плоти выходцы из "Стального коммунара": в детском садике, в школе, в пионерских лагерях. Холодные, несгибаемые, ранящие, гулкие внутри.

Моя первая учительница была такой: высокой, сухопарой, с чубом взлохмаченных темных с проседью волос. Заслуженный учитель и ещё какие-то регалии, которые мне были не очень понятны, кроме очевидного статуса "небожителя": очень важного для меня человека. Она была такая умная, строгая, непоколебимая и справедливая. Я так хотела ей понравится, чтобы она меня полюбила - признала меня ценной. Я была уверена, что знаю, как это сделать — соблюдать правило двух «С»: слушайся и старайся. Всё как в песне: сталь подчиняется покорно, её расплющивает молот.

Было сложно: крючки и загогулины букв танцевали между строчками; даже при ловком складывании слогов, суть предложения ускользала и читала я очень медленно. В той советской жизни таких диагнозов как «дислексия» еще не употреблялось, поэтому навык выбивался домашним усердием и бесконечным повторением. Мама была (черт возьми!) в декрете, а значит у неё было время, чтобы уговорами и подзатыльниками вбить в меня нужные умения для статуса "отличницы". Так закалялась сталь: и в школе, и дома.

Однажды на уроке, кажется это была II четверть, соседка-отличница с парты впереди обернулась, чтобы спросить у меня что-то про письменное задание, я ответила и вдруг, как-то совершенно внезапно, над нами нависла фигура учительницы. Я с недоумением вижу в ее руках узкий рулончик пластыря, и со словами "за болтовню" мне заклеивают рот. Сперва я опешила от необычности происходящего, пытаясь постичь: "А что происходит, я же только ответила?". Потом меня окатило волной жгучей несправедливости и адского стыда. Я сверлила взглядом спину соседки, пытаясь скинуть на неё вину за произошедшую катастрофу, но видела только её вжатую голову и поднятые плечи. На что тут злиться? Я сама опустила голову максимально низко, но и оттуда, краем глаза ловила любопытные и опасливые взгляды одноклассников.

Но чувство недоумения было главным, пытаясь понять от чего это произошло, я полностью отключила в себе способность действовать, реагировать, отчаянно дожидаясь окончания урока. Впрочем, случившаяся на этом же уроке (вот же "потфартило"!) проверка у стоматолога, факт заклейки мне рта сделало известным не только в классе.

Видимо этот страх непонимания в чём моя вина, сподвиг меня отказаться от рассказа маме о произошедшем. Меня совсем не улыбалось, чтобы пережив унижение в школе, мне ещё и дома за что-нибудь досталось или, наоборот, не досталось и это оказалось бы обычным делом. Не знаю, какого из вариантов я боялась больше. И всё же внутри меня было странное понимание, что что-то я действительно сделала не так, где-то я ошиблась. Нет, не в том, что мне заклеили рот, а в том как я действовала, а точнее бездействовала после.

Тема с заклеиванием стала расширяться, учитель стала это делать и для хулиганов, для тех кто реально не мог спокойно усидеть на уроке. И когда она сказала, чтобы тот, кому заклеили рот, приносили в школу пластырь, я увидела спасение для себя. Единственную возможность для сопротивления: "Накуси-выкуси, ни за что не принесу! И никто не принесет!" В этом я была убеждена. Но и это оказалось не так. И когда на классном часе учитель достала из ящика стола коробочку уже широкого пластыря, похвалив ученика, который его принес, что пластыря надолго хватит, я пережила внутренний армагедон. Это было самое страшное, что случилось со мной за семь лет. Я увидела как жертва принесла орудие пытки. Это было невыносимо и в абсолютно атеистической, безбожной среде я отчаянно взмолилась Кому-то-никому: спасите меня!

Вскоре всё быстро разрешилось. Учительница заклеила рот девочке с хроническим гайморитом, об этом узнала её мама и устроила что-то непонятное там, во взрослых кругах. Собралось родительское собрание. После него мама меня спросила, было ли это со мной. Я сказала: "Да". Мы помолчали. Мама сказала, что моя учительница раньше работала в школе-интернате для трудных подростков, поэтому у нее такие методы. Я подумала с возмущением: я что трудный подросток, чтобы с меня начинать это заклеивание? Но сказать вслух не решилась.

Больше этой практики у нас не было. Я закончила первый класс с похвальным листом. По какой-то причине мне передали его в раздевалке, без всякого торжества, я тупо смотрела на подписи директора и учительницы и недоумевала: вот этого я хотела, вот к этому я стремилась? Было непонятно. Во втором классе у нас уже была другая учительница. Больше похвальных листов я не получала и очень радовалась когда за поведение мне ставили "хор", а не "прим", мне решительно больше никогда не хотелось быть примерной.

Но со мной очень-очень надолго осталось недоумение: отчего учитель заклеила рты сначала нам, послушным отличницам? Был в этом какой-то справедливый советский принцип: здесь нет привилегий, отличницы, троешники, хулиганы все равны перед карающим учительским началом. Но было и еще что-то.

А ведь именно на нас и обкатывалась возможность этого метода поддержания порядка в классе и именно от нашей реакции, от нашего согласия и принятия, зависело (в какой-то степени) распространение заклеивания. Я могла сказать другим взрослым, я могла снять пластырь, я могла, в конце-концов, просто заплакать, но я этого не сделала. Это было ошибкой. И выбор замирания надолго определил мою стратегию выживания.

А ведь именно этому и учили меня крутые женщины "Стального коммунара" - выжить в любых условиях, с любыми людьми и обстоятельствами. Да, они не были про Бога и радость жизни, они были про силу и умения. Да, за это они заплатили своей женственностью, но они дали мне опору, стальной стержень, чтобы научиться делать по-другому, пока я живая. И потому, низкий им поклон!