Предоставила племянница Ольга Косарева (Махова). Подготовила к публикации Елена Булатова.
Вступление О.Г. Косаревой
В «Череповецком старожиле» уже публиковались воспоминания Махова Юрия Анатольевича (см. здесь) и его брата Махова Германа Анатольевича (vk.com). Вашему вниманию предоставляем воспоминания их сестры — Беззаботновой (Маховой) Лены Анатольевны.
В семье Махова Анатолия Григорьевича, 1909 г. р. и Маховой (Калининой) Марии Михайловны, 1907 г. р. было шестеро детей: Виктор (1928-1950), Юрий (1932-2008), Герман (1935-2017), Лена (1939), Анатолий (1942-1996) и Людмила (1944-2021). Все они были «дети войны», все, кроме Виктора, рождены в Череповце.
Лене Анатольевне сейчас 82 года. Она больше 60 лет живет в браке с Константином Михайловичем Беззаботновым. Всю жизнь проработала старшим оператором товарной конторы Северной железной дороги в Череповце. Вырастили двух сыновей. Тетя Лена — моя крестная. Ее любят все племянники и внучатые племянники за веселый, неунывающий характер и добрый нрав, за неиссякаемое трудолюбие.
Запись ее воспоминаний сделана с диктофона 22 апреля 2022 года.
Еще нужное дополнение. Мама этого семейства — наша бабушка Мария Михайловна — была из семьи репрессированного Калинина Михаила Анисифоровича (публикация в книге 3 «Мы из ХХ века. Воспоминания жителей Череповецкого края о политических репрессиях», очерк «Умер в тюрьме», с. 77 — vk.com). Второго нашего прадеда (отца Анатолия Григорьевича) — Махова Григория Васильевича — не репрессировали только потому, как я думаю, что они с прабабушкой Евдокией Егоровной оставили все свое хозяйство на хуторе и ушли, да и возраст у них был в 30-х годах уже под 70 лет. Хотя вот их свата Михаила Анисифоровича арестовали в 64 года.
Как рассказывала их дочь Евдокия Григорьевна, однажды на их хутор Баранниково налетел очень сильный ураган. Все мелкие постройки оказались поломаны в щепки. А куры как ходили по двору, так и продолжали ходить, будто ничего не произошло. Маховы восприняли это как знак и ушли. Это их спасло от репрессий. Искать их не стали. Есть фотография, где подписано, что очень больно покидать эти места.
Воспоминания Л. А. Беззаботновой (Маховой):
«Жили мы в угловом доме, что по Коммунистов и Луначарского, напротив пединститута. Сначала вход был с Коммунистов (окна были на Луначарского и Коммунистов), затем переехали в этом же доме, но калитка со стороны Луначарского. Деревянный дом какого-то помещика, потом следующие дома, такие низенькие, узенькие. Это были сараи, у помещика-то. А потом сделали жилье из них — много людей жило в них. А он держал скотину да сено, все было у него там для хозяйства. Не знаю, что там был за помещик, чей-то ведь был дом-то! Комнат много, богатый, должно быть.
Помню Музык. Евдокия Музык. Сын и дочь, Зоей вроде звали. А как же его-то, не Костя ли? Помню, что Музык. У ней сын был фотограф. Они трое тут долго жили, потом пенсионер тут вселился. Мы жили по коридору в последней комнате, окошки на Коммунистов и Луначарского.
Родители в ЧерЕповец в 1932 году переехали. Была мода ездить на заработки в Мурманск и Мончегорск. Дома там строили что ли, не знаю. Они же все плотники. С мужиками договорятся и все туда, все туда. „Шабашить“, как говорили сами. Ну, один раз уехали, и тети Катин поехал дядя Паля. Папка приехал, а дядя Паля не приехал. А я и говорю:
— Мам, а дядя Паля-то остался на другой срок?
Она говорит:
— Ты уж никому не рассказывай. Он там другую нашел семью и там остался.
А у них было две дочки. Одна — Лиля, старшая — заболела то ли корью, то ли оспой. Умерла. Рита осталась. Ну, а дядя Паля так и уехал, а папка приехал.
Ребятишек целый двор был. Нас шесть, у Черняевых шесть да у Светловых… Мы всем старухам нашим (мамам да бабушкам) концерты ставили. Во дворе соберемся, весь двор выметем голиками — чистый! А они садятся на крыльцо с той стороны дома (со двора-то там тоже было крыльцо). Песни поем да пляшем.
Как же это, песня-то хохляцкая: „У тебя, кума, оладьи хороши…“ „Дума, радость пожалел…“ Всякие пели, что на ум взбредет. Все, кто побольше, все поют. Из Черняевых Тамара — мне ровня, вместе учились. А помладше на год ли — на два Нина. А Галя-то уже совсем маленькая и последняя. Трое мальчишек еще было.
Про игры? Ой, дак во всякие. И в „ловички“ играли, и в прятки играли (это когда уже темнеет), и в „канавчики“ играли. Канавы были поделены, каждому был выделен свой участок, чтобы чистить ее. Обрезали, пололи все. А что там полоть-то, мы всю траву съедим — там и полоть-то нечего. Вот канавы-то у нас чистые! Один „пасет“ в канаве, а мы перепрыгиваем. А ему надо поймать. Как поймал кого, раз! Значит, иди ты теперь „паси“.
А другой раз гроза хлестанёт, набУхает. Раньше гроза, так гроза. Что теперь грозы — ненормальные какие-то. А у нас, бывало, столько нальёт сразу дождя! Дорога-то каменуха, а края — всё грязь. И вот течет такая жижа с грязью! Ну, все радешеньки! До колена сапоги намажем грязью и ходим в эдаких сапогах. Грязь на солнышке засохнет: ну, ужас один!
А в канавах так и бурлит, так и бурлит. Везде, куда поток этот идет, туда вода и бежит.
У нас на перекрестке — мостики, так она под мостики и бежит в канавах дальше. Когда нам это надоест или домой созовут, так мы бульк в эту канаву — ноги мыть. Вымоем ноги-то и домой.
У Светловых большой был двор. Они на втором этаже жили. Трое или четверо их и девчонка. Так ребята там все в футбол играли. Меня на ворота поставят. Я вратарь. Я ни одного гола не пропущу, ни одного. Приду домой вся грязная, еще и платье изорву. Еще и от мамы попадет. Я платье изорву, а Толюна (пятый ребенок в семье — брат, 1942 г. р. — прим. О.К.) везде по заборам лазит — тот штаны изорвет. Мама ворчит:
— Вот тебе штаны надо железные, никак штанов на тебя не напасешься!
Соседка — Креля ее звали. У нее большой сад был. Все к ней оборвать яблоки слазили. Однажды много нас человек шесть было: Светловы ребята да Нинка Шишалева — все туда. Там кто-то крикнул, что давайте, убегайте — идут. Кто на ул. Труда позганул, я тоже туда. А Толюна взял к Светловым через забор полез и повис на штанах. Дернулся, штаны разорвал да убежал. Что ты? Толюна разве сдастся? Вот ему тоже от мамы за штаны попало. Ну, мы хахали — ужас над ним!
Герик (папа твой) он же старше меня. Он все про кусты красной смородины у нее рассказывал. Она кувшин на окно поставила и платок надела. Они думали, что она сидит, в окно глядит — поопасались, а потом разгадали ее задумку.
Ой, а как мы с Толюном за дурандой лазили! (Это жмых от подсолнечника для корма скотине). Там, где музей, первый домик к школе — всё тут были склады для скота, туда возили дуранду. Толюна лазик эдакий под забором копал-копал да и выкопал.
— Пойдем, Ленка!
— Так ведь, — я говорю, — там же собаки.
Мы же знаем, в школе учились: там собаки, эдакие овчары здоровые.
Я говорю:
— Сожрут!
— Давай пока собаки с той стороны. Ты стой, карауль, а я туда.
И вот он туда залез. Дуранда попалась эта худая, хлопковая такая, как вата, нехорошая. Другой раз — подсолнечная, та — вкусная. А нам — ничего, есть охота, так и эта сойдет. Толюна набрал за пазуху и только бы в эту дыру нырнуть, а сторож его и заметил и за ним! Он успел мне в дыру крикнуть:
— Ленка, беги!
Он бежит, я за ним, а за мной сторож. Ну, ты бы знала, как мы бежали! Прямо глаза изо лба выскакивают. На углу надо сворачивать к нам, тут колонка была. У колонки Толюна — бах! Упал, губу раскроил об дуранду. Ну, соскочил и дальше… Что ты? Разве Толюна сдастся? Я его, пока он падал-то, опередила, да вперед домой заскочила. Ворота у нас запирали на вот такой длины крюк, такой толщины арматурина загнута, там петля. Вот я стою в дверях, смотрю, что догоняет его сторож, пока вставал да собирал дуранду за пазуху. Я как закричу:
— Толюнка, беги-беги!
Он несется — ужас! Как заскочил, я двери только — хвось! Заперлась — всё! Дядька тут — дерг! Закрыто. Отдышались, пошли домой на печку. Сидим на печке, в окошко глядим. Дядька пошел несолоно хлебавши. Пришлось губу Толюну йодом замазывать да заклеивать.
Ведь вся-то трава у нас была слопана. Все, что съедобное, все съедено. У нас липа здоровая за этим домишком маленьким росла. Туда, за Хавроничевыми, на их крышу все ветки свисали. А на липе что? Шишечки. Так мы на сарайку эту заберемся и по крыше ихней бегаем. Выглянут:
— Вы это что там делаете-то?
— Да вот шишечки едим.
— Ну, ладно! — рукой махнет, — ешьте.
Всё оборвем. Да вкусно-то, хвалим-то! По телевизору один выступал, говорит, что несъедобные они. А мы-то поели…»
Продолжение будет.
Фото из семейного архива Маховых.
