Стою по колено в сугробе, нацелив телефон на разваливающийся барак на улице Революции, мимо идут две женщины (одна — другой):
— Конечно, молодежь-то вся на болоте! (это про Питер презрительно) А Чагода стоит заколочена, вон фотографируют уже!
Конечно не вся, лишь несколько центральных улиц, застроенных еще перед войной. Столетние «многоквартирные» деревянные дома постепенно разваливаются, но всё ещё стоят, нежилые и неживые. И давно хватает наспех заколоченных чем попало окон, но только зимой по следам, да снежным шапкам на печных трубах особенно видно, как много тех остальных бараков, с виду еще как будто бы приличных, но где уже нет и никогда не будет людей. Почти на всех оставшихся жилых подъездах висят объявления о скором расселении. Добрался всё-таки нацпроект. И приходит осознание, что знакомая с самого детства старая Чагода медленно, но неотвратимо, уходит в прошлое, как та пожилая женщина с финскими санками на одном из фото.
