Разумеется, мы всегда живем в присутствии чьих то страданий. И, разумеется, мы всегда живем в присутствии чьих то несправедливых страданий, страданий, доставленных людьми, а не природой. То есть страданий по поводу которых вроде бы можно попытаться что-то сделать.

Каждый раз когда так страдает кто-то известный, многим людям небезразличный начинаются разговоры о том, что вот о таких «знаменитостях» мы говорим, а множество несправедливо страдающих (в нашем случае — несправедливо заключенных) нам безразлично.

Это не так. Нам все безразличны одинаково, если только нас с какими-то людьми не объединяют какие-то особые (пусть даже не личные) связи. Так устроено абсолютное большинство людей — понимание, что кто-то вот прямо сейчас сидит в одиночке не мешает нам радоваться успехам ребенка в музыкальной школе и смотреть кино с бокалом красного. И именно заметные люди, люди для нас «оперсоналенные» становятся «маяками» этой несправедливости и происходящих вот прямо сейчас несправедливых страданий.

В этом смысле Алексей Навальный — символ того, что происходит в российских тюрьмах. И чего себе врать — если б мы не вспоминали о том, что происходит с ним (а мы вспоминаем об этом именно потому что он известен, о мне много пишут и потому что он такой как он есть — с его декларативностью и умением достучаться до людей), мы бы не думали о том, что происходит в тюрьмах вообще. Что там вот так запросто могут лишить человека лекарств, просто морить его — и если в случае Навального это еще может удастся переломить, то в куче таких безымянных случаев, где приказ, может быть, идет не с самого верха, а от начальника колонии — мы просто не знаем.

Говорить о деле Алексея Навального сегодня — это, во многом, говорить о всех заключенных.