«После того бюллетеня, в котором было сказано про „чейнстоксово дыхание“ мы кинулись в санчасть» — пишет Лев Разгон — «и потребовали от нашего главврача Бориса Петровича, чтобы он собрал консилиум и — на основании переданных в бюллетене сведений — сообщил нам, на что мы можем надеяться…

Мы сидели в коридоре больничку и молчали. Меня била дрожь и я не мог унять этот идиотский, не зависящий от меня стук зубов. Потом дверь, с которой мы не сводили глаз, раскрылась, оттуда вышел Борис Петрович. Он весь сиял и нам стало все понятно ещё до того, как он сказал: „Ребята! Никакой надежды!“»

«На оловянном руднике Бутугычаг» — вспоминает Анатолий Жигулин — «все обнимали и целовали друг друга, как на Пасху. И на бараках появились флаги. Красные флаги без траурных лент. Их было много и они весело и дерзко трепетали на ветру»

«В начале марта 1953 года по всей Москве» — вспоминает Анатолий Иванов — «были расклеены афиши румынского кинофильма „Мечта сбылась“. Их срочно заклеивали».

«Особенно» — рассказывает Борис Павленко — «врезались в память видения пустых электричек, которые мчались сквозь морозную ночь к Москве, завывая на подъезде к безлюдным платформам — въезд в город был закрыт».

И все-таки какие-то электрички ходили потому что мой 18-летний отец, живший тогда в Реутове с друзьями из своего квартала добрался в Москву 6ого марта. Вечером в темноте они забрались на крышу дореволюционного особняка по ходу движения толпы от Трубной до тела — теперь уже не спросить где — и встретили на ней рассвет и человеческое море. Днём 7ого им удалось вытащить несколько человек из давки к себе, воспользовавшись пожарной лестницей как трапом. «О чем ты тогда думал?» — спросил я отца — «Думал, что теперь все переменится».

Воспоминания даны по книги Сергея Чупринина «Оттепель».

PS может быть, отец был на крыше дома, где родилась Оля — теперь это музей современного искусства на Петровке — на эту крышу тоже лезли, чтобы смотреть, и громко звенели ее металлом — Олина мама, которой не было 6 лет, от этого грохота испугалась и заревела. «Не смей по нему плакать!» — оборвала ее бабушка, Олина прабабушка, сидевшая в АЛЖИРе