Большая деревня — на сто дворов. В ту пору, когда мне было пять лет, жило в ней пятьсот человек. Да в окрестных деревнях Остров, Ванееве, Утлове человек до трехсот. Экая сила!

Как выйдет колхоз на сенокос на заливные луга — праздник души… Все звенит: и косы, и воздух… И песни, и комары над вечерним костром звенят… И кажется, ты сам звенишь и улетаешь вместе с дымом в звенящую звездную ночь…
Я не мог видеть, какой была жизнь в этой деревне пять лет назад, двадцать, до революции. И кажется старопрежняя жизнь нереальной, сказочной, ненастоящей. А нынешняя стартовала с точки твоего рождения. Что уже было в этой деревне к твоему появлению в ней?
Первое — магазин с широким крыльцом, на котором часто сиживали мужики после праздников, ребятишки, когда завозили что-то вкусное… Например, неизведанные никем груши.
Колхозная контора. В ней вечно было шумно, в воздухе плавали сизые клубы махорочного дыма, деревенский молоковоз яростно крутил ручку телефона и кричал в трубку:

— Алё! Это Ваня Фунтиков с Потереева. Причепи-ко мне маслозавод… Это Ваня Фунтиков…
Рядом с конторой стоял деревенский клуб, в котором плоказывали по заказу едва ли не раз в неделю любимый фильм «Свинарка и пастух», за клубом была почта, за почтой пожарный сарай с помпой и пожарными рукавами, пожарными топориками и баграми. На двери сарая висел плакат, исполненный на листе железа: «Все здесь кое-как хранится,
В бочке высохла вода…
Ну, а вдруг пожар случится,
Чем тушить его тогда?»

Через дорогу был большой пруд, из которого летом брали на поливку воду, а зимой на нем катались на коньках и сражались в модный тогда хоккей, гоняя консервную банку. На берегу пруда стояла беленая сыроварня с ледником и галдареей. Может быть, когда-то и делали здесь сыры, но в наше время она превратилась в сепараторное отделение, где сепарировали молоко. Сливки отправляли в Шексну на маслозавод, а себе оставляли обрат на выпойку телят.
Выборы. На галдарее торговали пивом из бочки, конфетами и яблочным повидлом из больших жестяных банок:
— Николай Афанасьевич! Свешай-ко мне пол кила погиблы…

На другой стороне пруда стоял родильный дом, пропахший хлоркой и йодом, чуть дальше колхозная пилорама, еще дальше колхозная кузня со станками, в которых ковали колхозных лошадей…

На другой стороне деревни в окружении школьного сада -огорода стояла двухэтажная деревянная школа. У школы были свои мастерские, своя теплица, крольчатник и даже инкубатор. В то время большое значение придавали трудовому воспитанию школьников.
Мы работали в поле, помогали телятницам обряжать телят, наиболее сноровистым доверяли управлять лошадьми…

Что еще было в деревне и вокруг ее. Ветеринарный пункт с домом ветеринара, стоящим поза деревне, куда часто наведывались зимой волки, коровники, свинарники, бычатник, конющня…
На Шексне реке — пристань и остатки шлюза Судьбица и Мариинской водной системы…

Да еще в деревне был детский садик, в который я ходил ровно два дня до его закрытия. И дальше, кажется, моя жизнь свелась к предназначению констатировать деградацию уже созданного кем-то ранее гармоничного, обустроенного деревенского мира.
Закрыли школу, роддом, ликвидировали контору, дворы, магазин и почту, клуб…

Закрыли большую школу и интернат, в котором я жил и учился, закрыли газету, в которой работал, радио и телевидение и даже страну в которой жил…
Теперь вот закрыли меня самого. Сижу на карантине.