Мне никогда особо не нравились кружева. Я никак не могла понять, зачем весь этот ажиотаж вокруг нафталина. Так бы, наверное, и продолжалось, если б не один случай…
В 2001 году у меня на радио «Премьер» была своя маленькая, но гордая программа «Моя Вологда». Меньше пяти минут со всеми отбивками. Это были короткие ежедневные интервью с известными вологжанами о городе: чем он дорог, какие истории с ним связаны, какие места самые любимые и почему. Мне было 22 года и знакомых среди известных вологжан у меня не было. Все контакты и идеи, кого взять в герои, подбрасывали более опытные коллеги.
Так однажды мне предложили взять интервью у Веры Дмитриевны Веселовой. Сказали: «Это у нас самая крутая кружевница!». И я устремилась.
Для тех, кто не в курсе: Вера Веселова в советские годы была художником Вологодской кружевной артели, а потом главным художником «Снежинки». То есть дизайн большинства вологодских кружев во второй половине 20 века — это её работа.
На пороге квартиры на окраине города меня встретила маленькая бабушка в очках с толстенными линзами. Бабушка была очень старенькая. И я уже с порога поняла, что интервью будет непростым. Первым делом она повела меня в кухню и стала угощать картошкой с селёдкой.
«И не вздумай отказываться! Я специально для праздника селёдку купила!» — «А какой сегодня праздник?» — «Дак, ты пришла».
Обстановка дома была очень скромная. Да чего уж там, бедная. Было понятно, что селёдка — это роскошь. От этого мне было ещё более неудобно.
Передвигалась бабушка, придерживаясь за стенки. Оказалось, что она почти ничего не видит.
Разговор про Вологду у меня с ней никак не складывался. Это я сейчас понимаю, что можно было включить видео, просто её записывать и эти кадры стали бы уникальными. Но тогда у меня был минидиск, задание записать краткое мнение про наш город и куча личных планов на остаток вечера.
На любой мой вопрос про Вологду Вера Дмитриевна начинала долгий рассказ про то, как в 40-х годах ругалась с каким-то завхозом женского общежития кружевниц из-за протекающей крыши и нехватки тазиков для стирки. Про то, как в 50-х выбивала путёвки в летний лагерь для детей сотрудниц. Как доказывала начальству необходимость починки потолка и стен в мастерских. А потом ещё и в общежитии. Она прекрасно помнила даты, имена людей, их должности, характеры и даже немножко изображала их, когда передавала разговор.
Так прошло больше полутора часов, а для моей микро-передачи не было записано практически ничего! Никакие мои наводящие вопросы не могли перевести её страстный рассказ в нужное мне русло. Вдруг она говорит: «Пойдём, кружево-то покажу!» Я побрела за ней, не расстраивать же бабушку.
Вера Дмитриевна открыла дверку серванта, на ощупь нашла там какую-то плошку, взяла пригоршней и положила мне на ладонь что-то маленькое, белое и очень нежное. Это были сплетённые из ниток трёхмерные бутоны колокольчиков. Как будто живые, но ещё более хрупкие. У меня вдруг защипало в глазах, и я начала всхлипывать. Я совершенно не понимала, что со мной такое происходит. Таращила глаза и старалась подавить эти дурацкие всхлипы.
А Вера Дмитриевна держала в руках такие же колокольчики, перебирала их и что-то говорила-говорила: «Вот, сделала невестке в подарок на день рождения. Как думаешь, понравятся ей? Не слишком накрахмалила? Переживаю, что не чем мне её порадовать. А то ведь не плету уже почти, глаза совсем не видят».
Я редко плачу на фильмах. Можно по пальцам пересчитать, когда в крупных галереях картины великих художников производили на меня отдаленно похожее впечатление. Видимо, эти колокольчики из рук старой полуслепой бабушки на окраине Вологды стали первым и поэтому самым ярким таким потрясением.
В эти каникулы я выбралась на выставку в вологодский Музей кружева. Там много работ Веры Дмитриевны. В основном это масштабные скатерти и панно. Солидно. Бохато. Ничего не понимаю в кружевах. Но теперь они какие-то родные.
