В Красноярске прооперировали беременного таракана. Спасли жизнь. Для операции использовали кислородную маску, наркоз закисью азота. Ну потому что ведь таракан живой. То есть, живая.
А я вспомнила, как в беременность лежала в мартовские праздники с тетками, которые теряли детей и одна даже умерла, потому что у них была областная, а не петербургская прописка и они не могли попасть в перинатальный центр. В Луге, как только кончились выходные, а у меня прекратились боли, я выписалась. Одна женщина провожала меня со слезами на глазах: она знала, что дома мы соберем вещи и муж тут же перевезет меня в Петербург. Потому что в Лужском роддоме мне врач серьезно посоветовала: «Прописка городская есть? Жилье есть? Чтобы духу твоего в деревне не было. Если что, мы прооперировать не сможем. Все отрежем и — в ведро. Если довезут».
До роддома от нас на машине — 40 км. В Луге нет детской реанимации, нет неонаталогии. У меня — полное предлежание плаценты. Я уезжала как бы в счастливую жизнь, оставшиеся в роддоме девушки грустно махали мне ручкой. Вскоре моя соседка по палате потеряла в том роддоме ребенка. На 31-й неделе. Могли спасти, но единственный аппарат УЗИ и единственный врач, способный сделать УЗИ беременной, был тогда в женской консультации, а ее на праздники закрыли. Сердцебиение ребенка затухало с каждым днем, я видела, как врачи на осмотрах пытались прослушать его трубкой и говорили встревоженно: «Еще хуже слышно». Надо было делать УЗИ, но не было во всем роддоме ни УЗИ работающего, ни узиста. Я возмутилась тогда: «Вызовите санавиацию, пускай везут в город». На что врач, уже мужчина, резко мне ответил: «Вот если у вашего сердце остановится, можно вызвать. А у нее, — он показал на мою соседку — областная прописка».
Я дождалась УЗИ в той консультации. Врач призналась, что работает на аппарате 1998 года. Она даже не увидела полного предлежания. По поводу пола призналась: «Могу сказать с точностью 50 на 50». И добавила, что не видит у ребенка ножек. Если бы я накануне не делала УЗИ в петербургской консультации, где ноги у ребенка видели, я бы, наверное, сошла в тот день с ума.
Мне повезло, у меня была городская прописка, моего мужа есть городская квартира. Я уехала, тут же получила квоту в центр Алмазова. Я лежала там, кажется, четыре раза и доносила ребенка до 37,5 недели. У меня было подозрение на врастание плаценты — мне бесплатно сделали МРТ. Мне несколько раз проводили суточное и трехсуточное мониторирование сердечного ритма. Делали УЗИ сердца. Когда мне стало тяжело ходить, меня везде возили в кресле. Кесарево сечение при полном предлежании — сложнейшая операция, и я, и ребенок могли умереть, нам заготовили 4 л донорской крови первой группы с отрицательным резусом. Благо, что у меня и у мужа — первая группа, ребенок мог родиться только с первой, у меня положительный резус, у мужа отрицательный. На моей операции было два кардиолога, была кардиореанимация, были неонатологи, была детская реанимация, были условия для переливания крови новорожденному. Знаменитый хирург Алексей Ильин, про которого снимали даже художественный фильм, прооперировал меня так, что обе мы с дочкой остались живы, крови я потеряла не четыре литра, а 400 мл. И мне не переливали чужую — в операционной был аппарат для сбора кровопотери и очистки, мою кровь очистили и влили мне обратно.
Оперировать полное предлежание могут лишь в самых крупных городах. И даже в Петербурге это делают только в нескольких роддомах. В провинции не умеют с этим спасать, тем более — с сохранением матки.
Я выжила, мой ребенок выжил. Спустя полтора года меня бесплатно прооперировали в центре Алмазова снова — несостоятельность рубца на матке. А еще через полгода мне там бесплатно провели суточное мониторирование сердечного ритма, потому что после первой долгой поездки на Соловки и погружения в лагерную тему у меня вдруг впервые в жизни заболело сердце, я позвонила кардиологу, который наблюдал меня в беременность в ПЦ, и он обследовал меня буквально через пару дней.
Многие годы я вспоминаю женщин из лужского роддома. В котором как минимум одной в ту весну действительно отрезали все и выбросили в ведро.
Ну потому что нет условий. Еще я лежала в Ленинградской областной больнице, там отделение патологии беременных. И туда свозят женщин со всей области. Но там нет перинатального центр — единственный на всю область ПЦ — во Всеволожске. Попасть туда удается немногим. Добраться — еще сложнее. Я видела женщин, слышала про женщин, которые были обречены в беременность на тупое ожидание смерти или инвалидности только потому, что у них не случилось петербургской прописки и петербургского жилья. Вот уже почти пять лет подряд они встают у меня перед глазами. И женщина хирург из Луги, которая посветлела и повеселела, услышав, что мне есть куда отправиться со своей тяжелой беременностью. Потому что если бы у нашей семьи не было городской прописки и квартиры, врачу пришлось бы, вероятно, меня убить. Я бы просто умерла у нее на операционном столе, и все.
Таракана они прооперировали… Не знаю, плакать или радоваться. Хорошо, конечно, что таракана в нашей провинции могут спасти. Плохо, что за пределами мегаполисов сил хватает разве что на беременную тараканиху. А остальным — отрезать и в ведро!