Что ни говори, а Тарногскому району Вологодчины страшно не повезло. Ещё какой-то век с небольшим назад здесь была потрясающая местность, по концентрации красот и старины не уступающая Каргополью, Кенозерью и Красноборью. Местные деревянные церкви, подпиравшие шатрами небо, дома с охлупнями и широкие речные долины с холмами изображали Иван Билибин, Игорь Грабарь и Феодосий Вахрушов. А какие названия церквей и местностей — песня: Тюреберь, Шевденицы, Долговицы, Верхний и Нижний Спас, Маркуша, Лохта…
Сложись бы двадцатое столетие несколько иначе, окажись бы местные руководители менее воинственными безбожниками и более рачительными хозяевами, — в Тарногу бы сейчас не иссякал поток любителей Русского Севера. Но, увы, теперь ценность этой местности катастрофически понизилась. От всего созвездия деревянных храмов остались только героически восстанавливаемый Александрой Пешковой и её командой Ромашевский Погост, куб с алтарём Зосимо-Савватиевской церкви в Тюребери да воссозданный Георгиевский Поцкий, перевезённый в Семёнково. Всё. Что-то сгорело само, как чудный шатровый храм в Верхнем Спасе, что-то было снесено, что-то рухнуло от времени и невостребованности. Если учитывать тот факт, что местные древности сначала, ещё в 1920-е, очень хорошо повывозил Тотемский музей (и по сей день у нас масштабнейшая кокшеньгская коллекция), а потом здесь мамаем прошли вологодские, московские и питерские коллекционеры — то картина становится ещё более печальной.
Между тем, ввиду удалённости своей и затерянности в лесах Кокшеньга была настоящим заповедником старины и традиций — и посещавшие её Билибин, Грабарь и Вахрушов, безусловно, это понимали и ценили, иначе ни за что бы не отправились в глубь тогдашнего Тотемского уезда. Мы, пройдя по следам этих замечательных художников в минувшее воскресенье, возвращались домой со сложными чувствами.
Радость от сохранившихся природных красот, всё ещё многочисленных домов-богатырей и — в большинстве случаев — отсутствия депрессивности в облике сёл и деревень (поля пашутся, комбайны работают, деревни сплошь из разваленных домов не встречаются, кафе в Тарноге лучше, чем в Тотьме — и даже предложило нашей непьющей компании по рюмочке за счёт заведения).
И вместе с тем — горечь от того, какие удивительные памятники эта земля потеряла, от того, что их уже не воссоздать, от того, что Кокшеньга — край удивительных, стойких людей, давшая миру таких выдающихся краеведов, как Попов, Едемский, Величутин, — теперь не может даже поставить какие-либо, пусть даже скромные, стенды и навесить какие-никакие таблички у тех домов, где они родились и жили. От дома выдающегося этнографа и краеведа Михаила Едемского в деревне Рыкаловской остался только фундамент, дом одного из выдающихся директоров музея в Тотьме Василия Величутина в Лохте стоит с покосившимся забором и заросшим донельзя садом — и хорошо, что наш друг Александр Кузнецов знал, где вообще эти дома искать. В Игумновской преподавала будущая детская писательница и подруга Анны Ахматовой Наталья Дилакторская, а в Заборье она гостила, — но следов этого не найти ни в ландшафтах, ни в музеях Тарноги. Зато в центре села теперь стоит то ли ульем, то ли стилизацией под бочонок мёда новодельный «дом пчелы» — наверное, это неплохо для привлечения туристов, но разум отчаянно протестует.
Где эти люди с фотографий Едемского и из дневников Силинского? Где эта жизнь, этот быт, эти традиции самостояния и какая-то особая красота места, отчётливо различимая в строках и снимках той же книги «У Спаса на Погосте», в строчках из дневника Натальи Дилакторской, в акварелях Феодосия Вахрушова?
Притом нельзя сказать, что символы советской власти здесь заслужили лучшую жизнь, нежели деревянные храмы: памятник продотрядникам, убитым на Кокшеньге, сейчас зарос, сиротливо стоит где-то в кустах на окраине Верхнего Спаса, ни цветочка от благодарных потомков — зато, судя по мусору, рядом активно отдыхает местный люд.
Всё же русский ХХ век сделал с памятью народа что-то совершенно невообразимое, прямо по шекспировскому Гамлету — «Порвалась дней связующая нить, как мне теперь её восстановить».
