Я пью чай в квартире Козловых.

Официантка приносит прозрачную чашку и белый чайник. Все «икеевское». К чаю прилагается невкусный шоколадный кексик. Мне здесь не нравится!

Мне не нравится, что трехкомнатную квартиру Козловых переделали в кафе.

Это был МОЙ дом. Дом моего детства. Хоум, свит хоум. В самом центре города. В густом тенистом парке.

Во дворе лавочки, на лавочках старушки. Мы знали их по именам, они присматривали за нашими детскими шалостями.

Старушки умирали, мест на скамейках становилось все больше, а потом исчезли и сами скамейки.

И деревянные перекладины, к которым крепились бельевые веревки, тоже исчезли. Где теперь люди сушат белье?

А ведь у каждой квартиры была своя индивидуальная веревка! И сарай у каждой квартиры был свой.

Правда, в нашей местности дворовые двухэтажные конструкции назывались «сарайки», но все равно это были универсальные системы хранения лыж, санок, старых детских колясок и украденных при случае досок. Папа умудрялся запихивать в нашу «сарайку» мотороллер!

У каждой квартиры был еще и свой «подвал» — деревянная конурка под домом.

О, а это уже была система хранения продуктовых запасов: картошки, консервов, варений и солений!

В другой части подвала было бомбоубежище, а в бомбоубежище — красный уголок, а в нем баба Лиза.

Домком баба Лиза была какая-то очень активная женщина. К праздникам, она ставила с ними спектакли в теплом, пахнущем кошачьей мочой бывшем бомбоубежище.

Теперь в этом подвале размещается кухня при кафе и там все время пахнет жаренным чесноком.

А еще в наш дом были встроены продовольственный магазин и детский сад. В детском саду было две воспитательницы: Римма Григорьевна и Александра Александровна (зачем я помню их имена?).

Римма Григорьевна была злая, и все время кричала, а Александра Александровна была добрая. Римма Григорьевна носили круглые тесные круглые очки, а у Александры Александровны очков не было.

А на месте магазина теперь тоже кафе. Второе в нашем доме!

Иногда, я там обедаю и точно знаю, что сижу, например, в «рыбном отделе», а зал для некурящих — в кондитерском, барная стойка «на хлебном!» Кстати, еда в этом заведении мне тоже не нравится!

На самом деле мне не нравится, что все изменилось! Все!

Все рухнуло. Развалилось. Распалось. Рассыпалось. На молекулы, на атомы, на кварки.

Лангольеры сожрали сараи, старушек, моих родителей, детский сад. Они превратили квартиру Козловых в забегаловку, а в красном уголке поселили чеснок.

Они изуродовали фасад стеклопакетами, установили домофоны, заасфальтировали газоны.

Они изменили до неузнаваемости мои парк, мои двор, мои дом, мое прошлое. Теперь его нельзя увидеть, потрогать, прижаться.

Я почти не смотрю старые фотографии. Я стараюсь не оглядываться назад, потому что боюсь превратиться в соляной столб от щемящей тоски и невыразимой печали.

Я пью чай в новом кафе, вместе с теми, кто даже и представить себе не может, что когда-то на этом месте была квартира Козловых.

Я больше здесь не живу.