«...царь и великий князь всея Руси Иоанн Васильевич челом бьет»
Все мы смотрели комедию Леонида Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию». Как ни странно, но фраза «...царь и великий князь всея Руси Иоанн Васильевич челом бьет» не возникла из ниоткуда. В сентябре 1573 года Грозным была написана челобитная «Послание в Кирилло-Белозерский монастырь», ставшая одним из самых известных документов XVI века
Все мы смотрели комедию Леонида Гайдая «Иван Васильевич меняет профессию». Помните эпизод, когда герои комедии увидели царя Ивана Грозного, диктующего дьяку посольского приказа Феофану фразу: «Пренебесному селению преподобному игумну Козьме царь и великий князь всея Руси Иоанн Васильевич челом бьет»? Многих смущает эта фраза, мол, как же это Царь кому-то там «челом бьет» (т.е. просит с низким до земли поклоном)?
Как ни странно, но фраза эта не возникла из ниоткуда. Дело в том, что в сентябре 1573 года Иваном Грозным была написана челобитная «Послание в Кирилло-Белозерский монастырь», ставшая одним из самых известных документов XVI века. И адресовалось оно игумену Козьме, возглавлявшему в то время монастырскую братию.
Начинается эта челобитная так:
«В пречестную обитель Успения пресвятой и пречистой владычицы нашей Богородицы и нашего преподобного и богоносного отца Кирилла-чудотворца, священного христова полка наставнику, проводнику и руководителю на пути в небесные селения, преподобному игумену Козьме с братиею во Христе царь и великий князь Иоанн Васильевич всея Руси челом бьет. Увы мне, грешному! Горе мне, окаянному! Ох мне, скверному!..»
Заметили знакомые слова? Между тем, данная челобитная была и не челобитной вовсе. Начиная с самоуничижительных слов, Иван Грозный постепенно переходит к главной цели письма — обвинению монастырской братии…
Послание было написано в ответ на грамоту игумена и братии монастыря в связи с конфликтом между двумя влиятельными кирилловским монахами — Ионой (в миру боярином Иваном Васильевичем Шереметевым, принявшим постриг в 1570 году) и Варлаамом (в миру Василием Степановичем Собакиным), которые были людьми совершенно различного статуса. Шереметев — выходец из старинного московского боярского рода, пользовавшийся большим влиянием ещё при предках Грозного и впавший в немилость накануне опричнины, и Собакин — представитель одного из служилых родов, возвысившийся в годы опричнины, благодаря, в основном, женитьбе царя на представительнице этого рода Марфе Васильевне.
Варлаам Собакин играл в Кирилло-Белозерском монастыре своеобразную роль царского уполномоченного, — Грозный иронически сравнивал его положение в монастыре с положением римского прокуратора Понтия Пилата: «понеже от царской власти послан». Руководство монастыря, очевидно, тяготилось присутствием Собакина и благоволило к Шереметеву. В 1573 году Собакины разделили участь многих родов, возвысившихся в годы опричнины: попали в опалу.
Племянники Варлаама были обвинены в «чародействе» (колдовстве). Возможно, именно это обстоятельство и ободрило руководство монастыря, и они послали царю свою грамоту, порицая Собакина и заступаясь за Шереметева. Однако руководителям монастыря пришлось испытать разочарование: несмотря на свое недовольство Собакиными, Грозный не пожелал разделить благосклонность игумена Козьмы с братией к Шереметеву.
«Варлаамовы племянники хотели меня с детьми чародейством извести, а Бог меня от них спас: их злодейство раскрылось, и из-за этого все и произошло», — пишет царь в монастырь. Мне за своих душегубцев мстить незачем. Одно только было мне досадно, что вы моего слова не послушались. Собакин приехал с моим поручением, а вы его не уважили, да еще и поносили его моим именем, что и рассудилось судом Божиим».
С выражением глубочайшего уважения „господам и отцам“ начинает царь своё послание, а заканчивает его строжайшим выговором за покровительство опальному боярину: „А впредь бы вы нам о Шереметеве и других нелепицах не докучали: мы отвечать не будем. Если вам благочестие не нужно, а желательно нечестие, то это дело ваше!“ Основания для беспокойства царю давало положение в монастыре монаха Ионы (Шереметева). Грозному стало известно, что опальный боярин, ставший „непогребенным мертвецом“, продолжает владеть собственностью — держать при монастыре „особые годовые запасы“.
Царь негодует:
«А ныне у вас Шереметев сидит в келье, словно царь, а Хабаров и другие чернецы к нему приходят и едят и пьют, словно в миру. А Шереметев, не то со свадьбы, не то с родин, рассылает по кельям пастилу, коврижки и иные пряные искусные яства, а за монастырем у него двор, а в нем на год всяких запасов. Вы же ему ни слова не скажете против такого великого и пагубного нарушения монастырских порядков. Больше и говорить не буду: поверю вашим душам! А то ведь некоторые говорят, будто и вино горячее потихоньку Шереметеву в келью приносили, — так ведь в монастырях зазорно и фряжские вина пить, а не только что горячие. Это ли путь спасения, это ли иноческая жизнь?».
Грозный подчеркивает, что принимающий монашеский постриг должен отречься от всего мирского, отрезать вместе с волосами „и унижающие суетные мысли“. Сословные и имущественные различия исчезают — ведь перед Богом все равны. Царь напоминает, что на Страшном Суде государей будут судить „двенадцать скромных людей …рыболовы будут сидеть на двенадцати престолах и судить всю вселенную“.
Достоинство монаха, по мнению Грозного, в свободе от всего мирского, которая проявляется не только в отказе от сословных и имущественных различий, но и в невмешательстве в дела мира. Спор приобретал, таким образом, принципиальный характер: речь шла уже не об одном Шереметеве, а о монастырском хозяйстве в целом.
«Милые мои! — писал Грозный в послании, — до сих пор Кириллов монастырь прокармливал целые области в голодные времена, а теперь, в самое урожайное время, если бы вас Шереметев не прокормил, вы бы все с голоду перемерли…». Одновременно царь напоминает об аскетических иноческих идеалах:
«До сих пор в Кириллове лишней иголки с ниткой не держали, а не только других вещей…“, подчеркивает прежний суровый образ жизни кирилловской братии: „Мы еще в детстве слышали, что таковы были крепкие правила и в вашем монастыре, да и в других монастырях, где по-божественному жили».
Грозный противопоставляет преподобного Кирилла Белозерского боярину Шереметеву. Он говорит, что Шереметев вошел со „своим уставом“ в монастырь, живущий по уставу Кирилла:
«Как могу я, нечистый и скверный и душегубец, быть учителем, да еще в столь многомятежное и жестокое время? Пусть лучше Господь Бог, ради ваших святых молитв, примет мое писание как покаяние. А если хотите, есть у вас дома учитель, великий светоч Кирилл, гроб которого всегда перед вами и от которого всегда просвещаетесь, и великие подвижники, ученики Кирилла, а ваши наставники и отцы по восприятию духовной жизни, вплоть до вас, и устав великого чудотворца Кирилла, по которому вы живете. Вот у вас учитель и наставник, у него учитесь, у него наставляйтесь, у него просвещайтесь, будете тверды в его заветах, да и нас, убогих духом и бедных благодатью, просвещайте, а за дерзость простите, Бога ради».
Грозный укоряет монахов: „А бояре, придя к вам, ввели свои распутные уставы: выходит, что не они у вас постриглись, а вы у них; не вы им учителя и законодатели, а они вам“, „а у вас дали сперва Иоасафу Умному оловянную посуду в келью…., а Шереметеву — отдельный стол, да и кухня у него своя. Дашь ведь волю царю — надо и псарю…“, язвительно предлагает:
«Да Шереметева устав добр, держите его, а Кириллов устав не добр, оставьте его“ и наставляет »…так и вам подобает следовать великому чудотворцу Кириллу, крепко держаться его заветов и бороться за истину, а не быть бегунами, бросающими щит и другие доспехи, — наоборот, возьмитесь за оружие Божье, да не предаст никто из вас заветов чудотворца за серебро, подобно Иуде или, как сейчас, ради удовлетворения своих страстей».
Не оставляет в покое царь и уже умерших к 1573 году лиц. Так, он недоволен по поводу возведения над гробницей князя Владимира Ивановича Воротынского церкви. „А вы над гробом Воротынского поставили церковь! Над Воротынским-то церковь, а над чудотворцем нет. Воротынский в церкви, а чудотворец за церковью! Видно, и на Страшном суде Воротынский да Шереметев станут выше чудотворца: потому что Воротынский со своей церковью, а Шереметев со своим уставом, который крепче, чем Кириллов“, ибо только царской власти подобает воздавать честь церковью, покровом и гробницей, а для Воротынского это образец гордости и высокомерия.
Обращаясь к прежним крепким монастырским нравам Грозный мастерски рисует бытовые картинки. Он вспоминает, как в юности приехал в Кириллов монастырь и опоздал к ужину „из-за того, что у вас в Кириллове в летнюю пору не отличить дня от ночи, а также по юношеским привычкам. А в то время помощником келаря был … Исайя Немой. И вот кто-то из тех, кто был приставлен к нашему столу, попросил стерлядей…или иной рыбы“. Ни царю, ни его окружению в монастыре не пожелали сделать исключения в виду строгих монастырских порядков: «…а сейчас ночь — взять негде. Государя боюсь, а Бога надо больше бояться», — ответил Исайя.
Помня об этом, царь с похвалой отзывается о давних строгих порядках в Кириллове монастыре. Вспоминает царь и другую поездку в монастырь, во время которой он собирался постричься в монахи:
«…некогда случилось мне прийти в вашу пречестную обитель пречистой Богородицы и чудотворца Кирилла и как совершилось по воле провидения, по милости пречистой Богородицы и по молитвам чудотворца Кирилла, я обрел среди темных и мрачных мыслей небольшой просвет света Божия и повелел тогдашнему игумену Кириллу с некоторыми из вас, братия, тайно собраться в одной из келий, куда и сам я явился, уйдя от мирского мятежа и смятения и обратившись к вашей добродетели… И в долгой беседе я, грешный, открыл вам свое желание постричься в монахи и искушал, окаянный, вашу святость своими слабыми словами.
Вы же мне описали суровую монашескую жизнь. И когда я услышал об этой Божественной жизни, сразу же возрадовались мое скверное сердце с окаянной душою, ибо я нашел узду помощи Божьей для своего невоздержания и спасительное прибежище. С радостью я сообщил вам свое решение: если Бог даст мне постричься в благоприятное время и здоровым, совершу это не в каком-либо ином месте, а только в этой пречестной обители пречистой Богородицы, созданной чудотворцем Кириллом».
„Спасительное пристанище для душ“, „последнее светило, сияющее как солнце“, „самое пустынное место“, так пишет царь об обители, однако, имея в виду не современный монастырь, а тот, который он запомнил в юности. Эти воспоминания, затрагивающие струны его души, придали посланию поразительную искренность и горячую убежденность в своей правоте. „Надо молиться на четках не по скрижалям каменным, а по скрижалям сердец человеческих!“ — восклицает Иван Грозный.
Удивительно конкретное и образное „Послание Ивана Грозного в Кирилло-Белозерский монастырь“ 1573 года стало частью его литературного наследия. Недаром академик Д. С. Лихачев отмечал: „Это — по-настоящему русский писатель. Смелый новатор, изумительный мастер языка, то гневный, то лирически приподнятый, мастер ‚кусательного стиля, всегда принципиальный, всегда ‚самодержец всея Руси‘, пренебрегающий всякими литературными условностями ради единой цели — убедить своего читателя, воздействовать на него — таков Грозный в своих произведениях“.