Сопровождаю сдающих ЕГЭ. Это когда привел в школу, подождал опаздывающих, взял у особенно переживающих телефон, одолжил зажигалку и — сиди с принципиальными строгими женщинами и хмурым, статистически подтверждённым, мужчиной в очках. В последние минуты до десяти прибегают самые мои любимые — несобранные, далеко живущие, со странными голосами, по-детски объявляющие, что шоколадку взяли, подчёркнуто независимые, улыбающиеся криво – складным ножичком.
Есть выхожу во двор, там тополиный пух, полагающаяся жара, и если ветерок, то в клетке для спортсменов кружатся воронки пуха. К охраннице пришла какая-то женщина и несильно плачет, прислушиваться не хочется. В коридоре сопровождающие уже присиделись, женщина достала и вяжет что-то синее, иногда звонит по телефону, объясняет (кажется, кому-то пожилому), где таблетки и что сейчас нужно пить сиреневенькие. Другая, в плетеных таких босоножечках, генетических, сидела и смотрела на охранников, потому что на что ещё, а потом достала из сумки газетку, взмахнула ею и прошептала: «Посмотрим, что пишет жёлтая пресса». Дальше — тихий говорок, обсуждение приказов, замов, детей и, если повезёт, рассады.
Вообще эти недели — как откусили от яблока кусок и плюнули: червивое. Итоговые оценки, досдать, пересдать, ненавидеть физичку за принципиальность, жалеть о расставании с историком, сидеть на балконе, читать не книгу, а пособие на жёлтой бумаге, Анна Иоановна вступила на престол в 1730 году, а сошла, слава богу, в 1740-м, для ровного счёта, все бы так. Кричат стрижи, жарко, ты кого-то любишь, но сейчас эта любовь уходит в водяные, что ли, знаки, которые только против солнца видны, а так — нет, умертвили Ивана IV, и умертвили скучно, как будто не всерьёз, а чтобы добавить дату. Потом какая-то глупая, физиологическая торжественность экзамена.
На последнем звонке, на выпускном — концентрация добродушного лукавства: мы показали вам путь, мы были рядом, вы приходили сюда как домой, мы были семьей, приходите, мы всегда будем вам рады. А ты помнишь только, как пахло хлоркой в туалете, как уборщица прелой мешковиной мыла полы, как кричала биологичка, и немного стыдно, потому что даты по истории ты списывал весь одиннадцатый класс, «На дне» не прочитал, Шолохова по пересказу, но тебя хвалили, и у тебя «пятёрка». Все в столовую за стол, а ты — прошёл по этажам, потому что так поётся в песне, и школа потемнела и стоит, в память просится какой-то «огнонёк» в 6-ом классе с рулетами и газировкой. Зачем? Были ли мы тогда как семья?
Не хочется такого лукавства, поэтому сейчас, когда всё закончилось, расскажу. В этом году в 11 классе одна группа устала от меня: литературу сдавать они не собирались, над шутками моими смеялись, но если я начинал о книгах, то мрачнели, смотрели в стол, а иногда как вдруг засмеются — в телефоне что-то попалось смешное. К тому же первый урок в понедельник и последний во вторник, поэтому они часто засыпали, подкладывали руку под голову, пытались слушать, но сон всегда сильнее, тело всегда сильнее, и – засыпали. Храпели редко и как-то тактично, по-детски, я на это совсем не злился. Выбор был такой — жать или отпустить. И я отпустил. Я не очень-то умею жать. У меня, в общем, нет аргументов, если что-то человеку неинтересно.
Пока сегодня дети, сдающие профильную математику, обсуждали перед экзамены формулы, я с ужасом вспомнил свою математику в школе, готовые домашние задания, списанный экзамен: девочка, которая сидела передо мной старательно отклонялась. У кого-то так с литературой, и в этом, кажется, нет ничего страшного. Поэтому я сказал: дети, дорогие, давайте в последние месяцы сделаем свободное посещение и зафиксируем обязательные даты для сдачи работ, отмечать вас не буду. Дети сказали, что идея прекрасная, ведь у них ЕГЭ по английскому, а живут они в Митино, кроме какой-то Ани. И почти все дети перестали ходить. Приходило трое утром и двое вечером. Кому-то из них нравились мои шутки, кто-то жалел меня, кто-то любил со мной разговаривать, кого-то подвозила на машине мама, а маме рано на работу. Мы как-то что-то обсуждали.
Однажды я попросил у детей перенести пару — на обед. Надо было куда-то идти. И пришли две девочки, которые не ходили на утренние уроки и на вечерние. Только они смогли на обеде. Мы почитали стихи. И тогда я понял, что мне это напоминает. Это же дежурство у кровати больной тётушки, троюродной, одинокой, с доброй улыбкой. Дети приезжали ворочать меня, чтобы у меня не было пролежней. Жаворонки приезжали утром, кто-то заскакивал после работы, а когда понадобилось в обед — ну договорились с кем-то, чтобы перевернуть тётушку в этот день. В последнюю учебную неделю никто не пришёл. Так я понял, что тётушка умерла. Звали её, например, Арина Власьевна. Я не разозлился и не обиделся. Я был очень благодарен всем навестившим. А кто не смог — тоже понятно: дальние родственники болеют тихо, незаметно, вызывая несильное, раздражающее чувство вины .
Через полтора часа после начала экзамена пришёл последний опаздывающий мальчик. Все ждали его, искали, звонили, недоумевали: что у человека в голове? Он сказал по телефону, что пишет базовую математику и сильно опоздает. Пришёл тихий и спокойный, с каким-то внутренним решением, выпил воды, устоял от волны неодобрения — женщина даже вязать перестала. «Попить – дело святое», — раздалось из-за газеты. Охранница осмотрела его, помахала перед ним металлоискателем. Ключи эти тебе нужны? спросила она с иронией человека, научившегося не опаздывать. У мальчика на поясе болталась связка ключей. Это от квартиры, сказал мальчик, я ими закрываю и открываю дверь. И пошёл писать.
Дети, писавшие базу, стали выходить. На крыльце пожилая учительница встречает своих с мятой бумажкой и кричит каждому: «Всё? Бери ручку! Ищи себя! Пиши: ушла!»