Мое решение оставить священный сан — тяжелое и болезненное и для меня, и для тех, кому я хоть как-то близок. Это часть моей жизни с ее надеждами, радостями и разочарованиями, за которой теперь начинается новый этап. На 37-м году жизни, в ожидании третьего ребенка, в глухой провинции, с очень скромным достатком и туманными перспективами, последующим шельмованием «расстригой» и «отщепенцем» в православной среде, нелегко совершать подобный шаг.
Чтобы предупредить возможные вопросы и слухи, я постараюсь изложить те причины, которые в итоге привели меня к этому. В начале скажу о самом главном. Я являюсь и остаюсь православным христианином, во всей полноте принимаю православный Символ веры, я не ухожу из Церкви, как уже начали говорить некоторые. Ощущая нравственную невозможность для себя далее участвовать в системе лжи, лицемерия, бесправия, страха и расправ, именуемой церковными отношениями в нашей Красноярской епархии, я почел лучшим для спасения своей души и сохранения самых главных сокровищ, данных мне Богом: веры и моей семьи, оставить священство и далее пребывать в Церкви в качестве мирянина, памятуя о том, что все христиане с момента крещения составляют «царственное священство». Зная это учение Древней Церкви (которое по невежеству часто смешивается православными с протестантским учением о Церкви) и считая средневековым искажением учение о священстве как особой касте жрецов — посредников между Богом и мирянами с разделением верных на «клир и мир», на «посвященных» и «непосвященных», мне достаточно этого всеобщего священства верных.
В меру моих сил я нес возлагаемые на меня послушания, совершал богослужение и требы, стараясь не давать повода для публичного порицания ни в пьянстве, ни во властолюбии, ни в сребролюбии, храня супружескую верность и занимаясь воспитанием детей. В то же время я осознаю в той мере, какую дает мне Бог, свою греховность, немощи и несовершенство, и вовсе не ставлю себя выше собратьев по служению. Но осознавая полную ответственность за мою малую Церковь — семью и будучи поставлен перед необходимостью ее защиты от архиерейского произвола, заботами о будущем своих детей, я делаю этот тяжелый для себя выбор, принимая перед лицом Бога все его последствия.
Сослужа с теми священниками, которые в свое время сделали подобный выбор в пользу архиерея и разрушили свои семьи (и каждый раз вина всецело возлагалась на гордую и несмиренную матушку, которая с малолетними детьми не захотела ехать в какую-нибудь глушь, где нет ни школ, ни больниц), став второбрачными и продолжая служение или же без заключения нового брака, я не считаю, что подобное послушание угодно Богу и спасительно для души. Тем более я не считаю, что мой поступок более соблазнителен для верующих, чем подобное продолжение служения. Моя супруга, являя христианское смирение и любовь, следовала за мной и разделяла мои тяготы и горести, выпадавшие на нашу долю вплоть до смерти нашего ребенка несколько лет назад. И я уверен, что и в будущем она всегда будет рядом со мной, что бы ни встретилось на нашем жизненном пути. Но, зная это, я не хочу подобной жертвы от самого любимого мной человека и тем более не хочу приносить в жертву будущее моих детей той церковной системе, которая в лице архиерея и его помощников относится к людям как к расходному материалу и средству для достижения своих целей.
Полное бесправие духовенства, его крепостное состояние и вытекающий из этого архиерейский произвол, целью которого чаще всего становится укрепление собственной власти, запугивание священников, расправа с непокорными и неугодными, и организация системы выкачивания денежных средств с приходов, обрекающая их на деградацию в итоге поставили передо мной эту тяжелую дилемму.
Мой поступок связан вовсе не с недостатками отдельных представителей священноначалия. Идеальных людей и отношений между ними нет, и все мы имеем те или иные слабости. Подобное понимание церковных нестроений и меня до определенного момента мирило с нашей удручающей реальностью. Мой протест направлен именно против той выстроенной системы церковных отношений, которая, по моему мнению, не имеет ничего общего с Евангелием Христа. Оставаясь в ней далее и идя на каждодневные сделки со своей христианской совестью, можно, в конце концов, полностью утратить все свои жизненные принципы и идеалы, нравственно деградировать и прийти к духовному краху. Проявляя же несогласие, на многих примерах я вижу один и тот же финал: то же самое исторжение из церковного служения.
Самым ярким примером для меня, во многом, в конечном счете, повлиявшим на мой выбор, стала ситуация с о. Виктором Пасечнюком в нашей епархии. После невнесенных 150 тыс. с нищего прихода на именины митрополита он был поставлен штатным священником после 20 лет настоятельства на свой же приход, а настоятелем ему был назначен только что рукоположенный в спешке о. Георгий Потылицин, низкий нравственный уровень которого ни для кого не был секретом. Спустя полгода новый настоятель попал в гомосексуальный скандал. Все письма и ходатайства прихожан с просьбой разобраться в данной ситуации, дважды выходившей в СМИ федерального уровня, вплоть до митинга детей войны, бедных, больных старух, их слезы, все это осталось без ответа епархии. Ничто не могло разжалобить окаменелое сердце архиерея. И награждение митрополитом Пантелеимоном в последнюю Пасху о. Георгия Потылицына окончательно показывает всем, чью сторону он занял и что ждет любого несогласного в подобной ситуации.
Когда все подобные случаи покрываются молчанием, то в какой-то момент начинаешь испытывать нравственную невозможность для себя мириться с этим. В то же время я знаю, какие последствия будет иметь мое публичное выражение несогласия. Все этапы этой школы смирения со стороны священноначалия я прекрасно знаю, а отчасти и проходил, поэтому никакого желания тратить время и душевные силы на нее у меня нет, тем более что финал будет тем же самым: скитание по глухим нищим деревням, запрет, лишение сана. Поэтому я полагаю, что лучше будет предварить эти события и уйти самому добровольно, не обременяя мое священноначалие поиском канонических причин и не ввергая в грех лжесвидетельствования, как это многократно было по отношению к о. Виктору Пасечнюку. Церковь Молчащая — это общее состояние нашей современной церковной жизни. Ложь растлевает, а молчанием предается Бог.
Когда мне говорят о том, что все это частности, а главное — это Христос, и ради верности Ему стоит смириться, занимаясь только своими обязанностями, то я не понимаю, как можно оставаться верным Христу, ежедневно нарушая верность Его Евангелию, попирая евангельскую правду. И потом с амвона и на светских мероприятиях рассуждать про заповеди и поучать других?! Ведь это же лицемерие, неужели это непонятно, что это нравственно невозможно, недопустимо, когда твоего собрата в это же время смешивают с дерьмом, разрушают все его труды, обрекают на нищету и изгнание. И молчать об этом, но зато пылать праведным гневом, рассказывая об однополых браках в Европе, зная зачастую по именам священников и епископов с подобной ориентацией в своей церкви.
Когда мне говорят о том, что все это не твоего ума дело, а ты служи у престола, миссионерствуй, проповедуй, никто тебе в этом не мешает, то это тоже неправда. Что бы ты ни делал в церковном служении, ты неизбежно утыкаешься в одну и ту же непробиваемую стену.
Одной из саднящих мою душу ран за годы священства стали требы. Если отпевание неверующих еще как-то можно с грехом пополам оправдать (в конце концов это всего лишь молитва о даровании Царства Божия), то крещения и всевозможные освящения становятся чаще всего потаканием обыкновенному язычеству. И ты не можешь этого не делать, потому что или как штатный священник ты обязан это делать за послушание, или как настоятель ты должен на что-то содержать храм и совершать денежный взнос в епархию. Как проповедовать, при этом умалчивая о всем самом важном и болезненном для людей? Как миссионерствовать, скрывая от новообращаемых церковную действительность? Как пастырствовать, зная, что созидание общины на демократических началах, с полными приходскими собраниями, с хозяйственными и финансовыми отчетами на них, с участием прихожан в полноценном решении приходских проблем невозможно? Притом осознавая, что тебя в любой момент могут перевести, а общину бросить на растерзание и уничтожение. Как заниматься социальным служением, когда на приходе невозможно создать никакого бюджетирования с планированием расходных статей на помощь хотя бы членам общины, когда деньги выкачивает епархия? Не раз мне приходилось наблюдать картину, когда приходит в церковную лавку верующая женщина с просьбой помочь ей в тяжелой жизненной ситуации, а ей говорят, что ничем помочь не можем, вот разве что можете что-нибудь взять из пожертвованных вещей. (Зная при этом о новой панагии митрополита с драгоценными камнями, до которых он большой охотник.) Как можно серьезно говорить о развитии воскресной школы, когда на все нужно искать деньги, а за весь труд педагогов расплачиваться лишь «спаси Господи». И как тянуть какие-то просветительские проекты, когда тебя сжирает требоисполнительство и вечный поиск денег? Сколько благих начинаний в нашей епархии захирело или превратилось в чистую показуху! Когда вместо подлинного христианского просвещения, где Евангелие было бы основой жизни верных, постоянно заливается уже давным-давно прокисший компот из обрядоверия, магического отношения к старцам, чудесам, мощам и иконам, начинаешь уже подозревать, что это следствие корыстного интереса.
Внутрицерковная коррупция разрушает, разъедает как кислота всякие христианские отношения. Она учит льстить, завидовать, ненавидеть и пресмыкаться. Уже скучно писать о денежных конвертиках, собираемых митрополитом Пантелеимоном и его свитой с приходов при их посещении, о постоянно растущих денежных взносах в епархию, при полном отсутствии всякой отчетности епархии о собранных средствах. На одном из епархиальных собраний бухгалтер епархии как-то отчитывала настоятелей-задолжников: «Если у вас нет денег, значит вы плохие священники, вы плохо миссионерствуете, не умеете привлекать людей, не умеете работать со спонсорами. Тогда лучше уходите, найдем вам замену». И об этом тоже надо молчать.
Проходя священническое служение с 2012 года после окончания Московской семинарии все последние шесть лет по провинциальным городкам и весям, я так и не увидел, что моя Красноярская епархия действительно заинтересована в христианском просвещении, и, как следствие, нашем с матушкой образовании, которое мы могли бы отдать на благо Церкви (мое светское университетское, духовное — Московская Семинария, у матушки — Свято-Тихоновский университет). За годы тебе становится ясным, что нужны не образованные священники, а услужливые и исполнительные. Ни в какие просветительские проекты епархии мы не были вовлечены. Мои попытки создания библейских кружков на глухих приходах оканчивались ничем просто в силу преклонного возраста прихожан в сельской местности. Возникает просто ощущение твоей ненужности, лишности. В двух последних благочиниях, где я служил, благочинные, дабы не морочиться с приходскими библиотеками, просто передали их в светские библиотеки: «сохраннее будет».
Вместо церковной интеллектуальной дискуссии по действительно важным проблемным внутрицерковным вопросам предлагается не мудрствовать лукаво, не будоражить сознание людей. Такой охранительный консерватизм уже был в истории русской церкви и он имел крайне плохие последствия. Когда наглухо заколачиваются окна свободы мысли и совести, воздух церковной жизни становится невозможно спертым, смешиваясь до тошноты с вонью заношенных портянок церковного национализма, антисемитизма, западоненавистничества, разговоров про жидомасонские заговоры и мировое правительство, старцев, чудеса, всевозможные страхования. В какой-то момент становится просто невозможным дышать всей этой отравляющей твой разум смесью. Попытка же внутренней эмиграции, к которой прибегают некоторые священники и в которую нередко уходил я, занимаясь самообразованием, изучением английского, спортом и т. д., в конце концов, порождают раздвоенность твоей жизни, которую становится тяжко нести. Эту раздвоенность, но иного характера, мне приходится часто наблюдать в священнической среде: показное благочестие в церковной ограде и светская жизнь с ее удовольствиями и свободой вне ее. Не лучше ли быть честнее?
Не раз и не два из уст священноначальствующих мне доводилось слышать сталинскую фразу: «Незаменимых людей у нас нет». (Неужели Христос кому-то из апостолов так мог сказать: «Вы там поусерднее обходите города и веси, а то знаете, незаменимых людей у Меня нет»? Если для Христа незаменимой оказалась та единственная несчастная сотая овца, ради которой Он пошел в адские пропасти и которую Он мог бы заменить 99-ю ничем не отличающихся от нее овец.) И видеть, как в назидательно-воспитательных целях и мирян, и священников, достойных во всех отношениях, посвятивших себя служению Церкви, много потрудившихся и немало достигнувших, делали ничем просто потому, что в чем-то они выражали свое несогласие. Каждый, получающий милости и привилегии от архиерея, знает, что его могут заменить и он может стать ничем. И особое рвение и преданность это порождает в тех, кто всего этого добился не своим умом и способностями, а пресмыкательством и интригами. Можно наблюдать немало этих архиерейских ставленников без образования, благочинных и настоятелей из его свиты, которые прекрасно понимают, что их будущее всецело зависит от воли архиерея, без которой своими собственными силами и способностями они бы в жизни никогда не добились такого положения, власти и денег. И чтобы удержаться на своем месте, они часто готовы пойти на любую подлость. Епископы, поставляя из грязи в князи, тоже в этом заинтересованы, потому что это гарантирует им зависимость подчиненных. А чтобы ее усилить, применяется классический принцип: разделяй и властвуй. В нашей Красноярской епархии это прекрасно видно: разжигаемая сверху вражда между собой благочинных, настоятелей, когда кто-то из них становится мальчиком для битья, а кто-то вдруг осыпается милостями, после чего все меняется. Разделение такое, что не только каждый сидит в своем благочинии как барон в феодальном владении, но и пытаясь продвинуться вперед, старается навредить соседу.
За последние годы лишь отчетливее обозначилось социальное расслоение и имущественное неравенство в церковной жизни: в одном благочинии может находится священник, который летает отдыхать на Кипр и передвигается на люксовом авто, и священник, который подрабатывает вечерами таксистом. И это впрямую касается семей духовенства. Если, условно говоря, первый, завоевавших себе место под архиерейским солнцем и живя в городе, за всю жизнь прочитавший от силы пару книжек, отдаст своих детей в приличную школу, на всевозможные кружки, его дети смогут получить музыкальное, художественное образование, то что может дать священник с тремя высшими образованиями, для которого образование является действительно ценностью, своим детям, запертый в деревне? Куда они потом смогут поступить и на что их он будет учить? Поэтому меня не трогают эти призывы всецело отдать себя Церкви. Я их слышу не из уст людей вроде покойного о. Павла Адельгейма, а от тех, кто обеспечивает за счет моей судьбы и судьбы моих детей свое безбедное и успешное будущее.
Все чаще мне приходится слышать перетолковывание образного выражения «воинство Христово» в прямом смысле: Церковь — это армия, и отношения должны строиться по военному образцу. Я год прожил в свое время в казарме и я знаю, что такое армия. Я знаю, почему для священноначальствующих это было бы идеалом: «Приказы исполняются, а не обсуждаются». И я не хочу жить в казарме и все время безмолвно маршировать в ногу.
Оставаться в статусе заштатного священника, в запрете или же искать возможность перевода в другую епархию я не считаю для себя возможным. Последние годы размышлений над современными церковными проблемами привели меня к неутешительным выводам. Они общи для всей русской церкви. Глупость и жадность земных ее управителей-епископов, совковая архаичность их сознания, боязливость и безволие в решении этих проблем, нежелание взглянуть реальности в глаза, недальновидность выбранного курса с сервилизмом по отношению к светской власти — все это привело чаемое возрождение к развертывающемуся масштабному церковному кризису, результатом которого будет усиление идущей деградации и скатывание на самую обочину общественной жизни. Невозможно на почве царящей лжи, лицемерии и несправедливости церковных отношений созидать действенную евангельскую жизнь.
Я остаюсь, тем не менее, в Церкви, желая продолжить служение веры, зная, что в ней все же пребывает Христос, что он взращивает в ней среди плевел и свою пшеницу. За эти годы я встретил множество простых искренних жертвенных верующих, с которыми я сроднился. Внутренне я отношу себя к «кураевскому призыву»: книги о. Андрея и личное общение с ним в далеком 2006 году после лекции в п. Курагино, его совет поступать в Московскую семинарию перевернули всю мою жизнь сельского учителя. В своих книгах и лекциях он показал для меня удивительную глубину христианской мысли, евангельского учения. Именно зароненное им желание потрудиться на ниве христианского просвещения вдохновили меня на возвращение в Сибирь из Москвы. Реальность оказалась иной. Теплую и благодарную память я храню о крестившем меня о. Александре Васильеве, духовном чаде о. Геннадия Фаста.
Все изложенное не повод для уныния. Праведные в Церкви подобны тончайшей хрупкой паутинке, которая совсем не видна, но стоит на нее упасть лучу божьей правды, как она заискрится. Пока я вижу и встречаю таких людей, я укрепляюсь надеждой.
Пожалуй, добавлю, что мне не хочется выставлять себя какой-то жертвой или же несправедливо обойденным и неоцененным. Я ясно осознаю, что у меня одна земная жизнь, дошедшая до половины, одна семья и будущее, которое может быть очень разным. Я, как песчинка, совершенно беззащитен перед крушащим молотом церковной системы и я не могу защитить против ее произвола мою семью. А жить далее в страхе, лицемерии и молчании становится просто невозможно. Из соображений обыкновенного здравомыслия я поступаю подобным образом. Я не ощущаю в себе надлома, краха и чего-то подобного. Ведь «незаменимых людей у нас нет» и митрополия без меня обойдется и даже не заметит моего ухода. Но для моей семьи, моей жены и детей я незаменим. И этим сокровищем я жертвовать не намереваюсь ни для каких самых высокопреподобнейших святейших воробейшеств.
Так же я понимаю, что этот текст может вызвать комментарии всяческих истинно православных, которые начнут меня укорять и вразумлять. Меня это мало волнует. У каждого свой опыт и свое видение. Другому свою голову не приставишь. Все вышеперечисленное я написал для объяснения своего поступка, следующего из моего личного опыта и оценки сложившейся ситуации, а не вступления в полемику. Каждый выбирает свой путь и несет весь груз ответственности за свой выбор. Да простит меня Бог и благословит читающих эти строки.
Бывший штатный священник Красноярской епархии Олег Курзаков.