Недавно довелось мне оказаться в прекраснейшей, но очень неухоженной части Вологды - на улице Рубцова и Набережной VI армии. 

Великолепные деревянные дома там рассыпаются, едва ли не на глазах, а рядом с ними соседствуют солидные каменные особняки новой постройки. Их вылизанные до блеска внутренние дворики, как плешина на паршивом боку овцы, выделяются на фоне засыпанных мусором тротуаров. Изнутри, так чисто все и правильно, а извне в авангардном натюрморте рассыпаны пустые пивные банки, бутылочки из-под боярышника, коробочки из-под сока, окурки и огрызки, прокладки и презервативы... 

Как умиляют эти непременные «страшилки»-таблички на высоких заборах. Они развешены специально для местной гопоты и предупреждают о бешеных псах, злых охранниках и зорком видеонаблюдении. Но не напугать здешнюю шпану ни Цербером из Аида, ни Анубисом с автоматом, ни оком Мордора... Сказано ведь народом, что не ходят вологодские без ножа, не боятся вологодские ни шиша...

И зазывают к себе кафе и частные клубы с сомнительной репутацией. На их вывесках розовеют засиженные мухами женские груди и ляжки, и даже кажется, что стоит вокруг них запах, как от несвежей вырезки на витрине у мясника. И тут же - церкви, которые реставрируют десятилетиями, опустошенные и одухотворенные, по-прежнему святые, и в некоторых из них идут службы, и каждое утро распахивает Отец двери, ожидая детей своих, заигравшихся с вечера в мытарей, разбойников и блудниц.

Река Вологда посинела и вздулась, как старческая вена, и того гляди, взорвется ледоходом. У берегов промоины, а в них крякают утки, оживленно по-соседски судачат о погоде: то о жестоких морозах прошедшей зимой, то о первом несмелом солнце, и поминают по-свойски селезней да утиц, не долетевших да не дотянувших до тепла.

В этой части города легко себе представить, какой была наша областная столица когда-то давно, до всех революций. О, эта неспешная и седая провинция! Задеревеневшая снизу до верху - от дощатых тротуаров до шпилей на необычных домах, во внешнем облике которых отразились все стили от классицизма до модерна. И палисадники, пусть и не резные уже, по-прежнему ограждают лоскуты земли перед окнами первых этажей, и там за штакетником виднеются оттаявшие клумбы с останками прошлогодних цветов.

В одном из таких палисадников растет растрепанный куст шиповника, похожий на нечесаную гриву городской сумасшедшей. В его ветвях с осени запутались янтарно-желтые крупные ягоды шиповника, они блестят под мартовским солнцем, как драгоценные украшения, и делят этот клад между собой свиристели, не весть как оказавшиеся здесь, почти в центре города, да еще и весной.

Они звонко, как китайские колокольчики на ветру, щебечут, переливаются трелями. Они не боятся редких на этих улицах прохожих. И кажется мне, что если однажды придет Вологда в окончательное запустение, обезлюдеет и обветшает, то вот такие веселые и уверенные птахи и станут истинными хозяевами города. В тишине, как благовест, будут разноситься их перезвоны по замолчавшим навеки улицам.

И хочется вместе с ними напеть из Юрия Шевчука строки, посвященные Питеру, но подходящие и здесь тоже: «Наполняются пеплом в парадных стаканы, в непролазной грязи здесь живет чистота....»