Корешки у нас короткие. Кажется, Сергей Юрский в одном из интервью, виденных мною, так и сказал: не «корни», а «корешки». Корни, они ведь предполагаются могучими, протяженными. Тем более если речь идет о корнях человека. Сам Юрский в том интервью рассказывал, что настоящая фамилия его отца была не Юрский, а Жихарев, а про дедов он как-то не распространялся. Только сказал, что корешки короткие.
Так у нас у всех. Или почти у всех. Можно завидовать, как я завидовала Людмиле Улицкой, когда та привела меня к их семейному захоронению на Немецком кладбище. И бабки, и прабабки — все известны.
А я недавно разбирала архив своего деда. То, что Ясин — это тоже псевдоним, я знала, но вот как настоящая фамилия моего деда, про это в его архиве нет. Одни личные листки по учету кадров. Мне особенно хотелось знать о его родителях. Но судя по тому, что они тоже Ясины, а фамилию такую себе дед придумал, вступая в партию, по созвучию с только что почившим Лениным, значит, его родители такую фамилию носить никак не могли.
Кто они были? Может быть, лавочники, как моя прабабка, или ростовщики, как мой прадед с другой стороны, у всех их детей были большие проблемы с поступлением в институт как у классово чуждых элементов. Но поступили, пробились. Один стал инженером, всю ленинградскую блокаду прожившим на своем заводе. Двое других стали врачами, прослужившими всю войну начальниками фронтовых госпиталей. Я знаю все это от дяди, который интересовался историей семьи.
А вообще, это было совсем не принято. Мало ли чего там раскопаешь, насколько классово чуждыми будут твои родственники?
Вот сидели мы с дядюшкой всю субботу, и он рассказывал, как его отец, мой двоюродный дед Яша, которого я прекрасно помню, был в начале 1943 года отправлен по Дороге жизни с какими-то чертежами на Большую землю, как их бомбили, как в их грузовик попала бомба, но они, слава богу, уже были передними колесами на земле, а не на льду. Потом дядя Яша долго лежал в госпитале, потом получил отпуск и рванул к своим эвакуированным жене и детям в город Нижняя Баранча Свердловской области. Где и заделал еще одного сына, моего обожаемого дядюшку. И я помню, что у дяди Яши не работала правая рука, но мне, гостившей у них в Ленинграде в такой уютной квартире на Большой Пушкарской, по малости лет было невдомек.
Что знаем мы, бывшие советские люди, о своих корнях? Покопайтесь, поспрашивайте своих старших. Если они живы, а если живы, то помнят ли? Я в юности спрашивала свою бабушку по маме, кто были ее родители. Она не помнила их отчества. Умерли они, когда она еще была девчонкой. Имена помнила, а вот отчеств, то есть имен моих владимиро-суздальских прадедов я не знаю.
Хотя одного знаю. Моего погибшего на войне деда звали Алексей Степанович. И представляете, в тех документах, которые заполняли немцы в том концлагере, где он умер от голода в начале 1942 года, было написано на чистом немецком языке, что его отец Степан погиб в Первую мировую войну.
Как интересно и как горько собирать по крохам, по крупицам историю семьи, которая суть есть история твоей страны.
Страны, в которой в XX веке спрятаться так часто означало выжить. Соврать, забыть — выжить. Обрубить корни — выжить.
Мне кажется, что, если нам всем будет интересно раскопать эти потаенные лабиринты собственных семей, многие из нас поймут что-то важное. Как тот налоговый инспектор, который, проверяя «Мемориал» и смеясь над «важностью» их работы, сам узнал, что дед его был расстрелян в 1938 году. И пойдя в уже доступные архивы, узнал, по чьему доносу.
Не знаю, нужно ли моим соотечественникам такое знание. Мне нужно. Поэтому много лет назад я собрала все имевшиеся немногочисленные, к сожалению, фотографии моих предков, отдала в мастерскую, сделала рамочки, повесила все это на стену. И каждый раз вижу, как гости, приходящие ко мне в дом, больше всего интересуются именно этой стеной. И почти все говорят: «Надо мне сделать так же».