Шестнадцать лет назад послеельцинская история России началась с… конституционного кризиса. В целях усиления президентской власти, и без того по Конституции сильной, 13 мая 2000 года был принят указ №849 «О полномочном Представителе Президента Российской Федерации в федеральном округе». Началась активная законотворческая деятельность, которая, согласно выводам недавно появившегося доклада известных юристов Елены Лукьяновой, Ильи Шаблинского и Владимира Пастухова «Конституционный кризис в России и пути его преодоления», постепенно превратила потенциально авторитарное государство в собственно авторитарное.

Доклад спровоцировал реакцию, правда, с несколько поздним зажиганием — информационное поле заволновалось: готовится — под зонтиком Михаила Ходорковского — новая Конституция России. Хотя имелся в виду тот самый доклад трех юристов.

Правда, едва ли на этой новости мог сфокусироваться несколько рассеянный российский политический класс, который уже забыл, как выглядит брошюра с надписью «Конституция». И последний раз вспоминал ее, когда председатель Конституционного суда Валерий Зорькин многократно и многословно объяснял нетривиальную мысль о приоритете национального права над международным. А по-настоящему Основной закон был в центре внимания, когда Дмитрий Медведев подготовил почву для шестилетнего, точнее, двенадцатилетнего правления Владимира Путина, поправив в Конституции продолжительность президентского срока.

Потом, с 2012 года, началась история совсем уж свирепой порчи конституционного духа при неряшливом игнорировании конституционной буквы. Авторы доклада свидетельствуют: не осталось ни одного права и свободы из второй главы Основного закона, которые не подверглись бы корректировке в сторону сужения или нейтрализации.

С 2002 года ни одни выборы в стране не проводились по тем же правилам, что и предыдущие.

А за последние годы появилось, по разным оценкам, от 300 до 700 внеконституционных полномочий президента.

Одной из причин того, что произошло, авторы доклада считают «родовую травму» российской Конституции, возникшей из чада над Белым домом в октябре 1993-го. Вот уж не соглашусь. Как нас учил Ленин В.И., любая Конституция отражает «действительное соотношение сил в классовой борьбе». Соответственно, «родовые травмы» неизбежны. А в Конституции-1993 были заложены все необходимые механизмы сдержек и противовесов, которые могли бы предотвратить появление автократии. С одной оговоркой — если бы кто-то в принципе хотел и мог ими воспользоваться. Если бы — среди прочего — не произошла фактическая сдача позиций Конституционным судом (КС) РФ, о чем Лукьянова, Шаблинский и Пастухов тоже весьма убедительно и с горечью пишут.

Конституционный кризис — это ведь не кризис Конституции. Это кризис применения Конституции, между прочим, акта прямого действия. Кризис правоприменения и законотворчества последних шестнадцати лет в целом.

Столько разговоров. Серьезные люди всерьез обсуждают: реформируем судебную систему — и заживем. Ничего подобного. Система как система. Я и сам в ней работал — называлась Судебная коллегия по уголовным делам Верховного суда РСФСР: хорошая была школа ремесла и человеческих отношений.

Дело не в ней, а в людях. В судьях. В какой-то неправдоподобно масштабной порче человеческого материала.

Который, правда, поддается исправлению, о чем свидетельствует опыт Антона Иванова, бывшего председателя бывшего Высшего арбитражного суда РФ. Он показал, что если последовательно осовременивать содержательные (не только и не столько процедурные) подходы — будет меняться и человеческий материал. Как говорил Остап Бендер: «Воленс-неволенс, но я должен поставить новые условия».

Можно, конечно, предположить, что фактический отказ посткрымского большинства от Конституции — это результат социального контракта (не только же элиты столь нечувствительны к тем же правам и свободам человека и гражданина — что с них взять, как говорил т. Жданов, мечущихся «между будуаром и молельной», дорогой сердцу недвижимостью в Испании и освященным батюшкой автоприцепом на Рублево-Успенском).

Контракт почти по Ж.-Ж. Руссо, которого преподают (или уже нет?) юристам в рамках курса «История политических и правовых учений». Свобода в обмен на колбасу в условиях высокой нефтяной конъюнктуры (ранний и зрелый Путин). Свобода, Конституция и колбаса в обмен на Крым и Сирию (поздний Путин).

Но едва ли в ряду этих предметов, подлежащих обмену, действительно находится Основной закон. И сейчас, да и в ельцинские, и, что там говорить, сталинские, хрущевские, брежневские времена Конституция никогда не была для гражданина России или СССР ценностью. Основной закон не стал ценностью для граждан Российской Федерации.

И когда коллеги пишут в докладе о том, что искажены конституционные традиции, хочется спросить — а они вообще были?

Или мы верим в то, что, голосуя на референдуме за Конституцию-1993, дорогие россияне ее прочли? И что российский средний класс, разбухший на нефтяной конъюнктуре и восстановительном росте, который стране обеспечили реформы Егора Гайдара, действительно является носителем конституционных ценностей?

Материальных — да. Но все то, что нематериальное, — оно волновало исключительно тех людей, которые собирались на митинги конца 2011— начала 2012 года. И существенная часть этих же людей предпочла врученную им открытку с видом на Аю-Даг продолжению рефлексии по поводу, деликатно выражаясь, эволюции российского политического режима.

Или верим в то, что, как свидетельствует история Конституции-1977, какое-то отношение к действительности имела, например, такая впечатляющая статистика: «За четыре месяца (с 4 июня по 1 октября 1977 года) в обсуждении проекта Конституции в общей сложности приняло участие свыше 140 миллионов человек, или более четырех пятых взрослого населения страны»?

Но даже Конституция-1977 имела больше отношения к реальности, чем Конституция-1993.

Потому что там была 6-я статья с ее, надо признать, литературно изящной формулой о «ядре политической системы». Ядро в самом деле институционально функционировало как «руководящая и направляющая сила». И единственное, о чем умалчивал Основной закон, — роль КГБ…

Нынешний режим полностью деинституционализирован. И единственный работающий институт, как свидетельствует «прямая линия» с главой государства, — это президент. Конституционалисты 1993 года не совсем это имели в виду.

В сущности, вся постконституционная, с 1993 года, история страны — это история конституционной контрреформы.

Сначала мягкой, вельветовой — «указное право» Бориса Ельцина было столь успешным, что КС не признал ни один из указов неконституционным. Затем, начиная с 2000 года и особенно с 2012-го, все более жесткой, безоглядной и концентрированной.

Не случайно одной из в наибольшей степени деградировавших — не только из-за перепроизводства кадров — профессий в стране стало ремесло юриста.

Искусство обойти закон, продраться через дебри избыточного, многокилометрового законодательства, например налогового, наладить связи и продать клиенту свои достоинства в смысле коммуникаций с государственным чиновничеством — это не совсем профессия юриста.

Строго говоря, сегодняшнему политическому режиму в принципе не нужна Конституция.

Даже не только потому, что смысл ее искажен практикой. А потому, что ее никто не замечает. Потому, что она забыта. И какую гадость ни сделай — все ей соответствует.

Социальный контракт нарушен — отдаешь Конституцию, но при этом вовсе не получаешь севрюжины с хреном. Несмотря на то, что она по биолого-географическим причинам могла бы стать основой импортозамещения.

И Конституция, вспомним Ленина, уже не отражает «действительное соотношение сил в классовой борьбе». То есть описывает реальный политический режим с той же точностью, с какой Конституция 1936 года описывала сталинский режим.

Правда, наверное, в том, что образ желаемого будущего состоит в том числе из «идеальной» Конституции. Которая описывала бы соотношение сил после окончательной деинституционализации. С того момента, когда снова станет возможным строительство институтов.
Для начала — правы авторы доклада — нужна сменяемость власти. С этого начинается даже не конституционная реформа (сменяемость теоретически предусмотрена Конституцией-1993), а преодоление конституционного кризиса. Из которого, надо признать, вытекают все остальные. В том числе экономический.