"В детстве мне казалось, что эти улочки, где жили переселенцы, были в Мяксе всегда, — пишет в предисловии к книге Ида Климина. — С возрастом при общении с взрослыми жителями поселка лишь улавливалось их сожаление о своей затопленной родине, но мы, молодое поколение 40-х годов, к этому относились равнодушно. Наши сверстники, дети переселенцев, ничем от нас, местных, не отличались, поэтому если и горевали старшие, то, скорее всего, Великая Отечественная война своей бедой отодвинула от внимания людей на второй план разговоры об утраченной родине, что осталась на дне Рыбинского моря". О детском равнодушии к рассказам новых односельчан и безграничной радости от обретения собственного моря — "мы с ребятами были несказанно рады и очень его ждали — наше море, вот не было его, и вдруг разольется, и не понимали, чего это взрослые вздыхают и плачут", — Ида Климина сегодня жалеет. "Помню, как в юности каждый день бегала за молоком одной дорожкой, а там соседка-переселенка сидит на скамеечке — мол, присядь, куда понеслась, поговорим, — вспоминает писательница. — А я ей — некогда, тороплюсь. А что бы присесть к ней да расспросить обо всем? Потом, когда занялась этой темой, взрослые переселенцы почти все умерли, а их дети руками разводили: "Папа и мама что-то такое рассказывали, да разве мы слушали?"

"ЛЮДИ ПЛАКАЛИ, КОРОВЫ МЫЧАЛИ, ОВЦЫ БЛЕЯЛИ"

Но переселенцы писали не только на обороте фотографий. Некоторые брались за перо, оставляя многостраничные заметки — не для музея или архива, а для собственных потомков. Пережитое великое событие требовало увековечения. В книге Иды Климиной хорошо прослеживается, как в рядовых колхозниках, землепашцах и плотниках просыпается историческое сознание. Переселенец Егор Ванюшонков поступил умнее: сочинив поэму о переезде из родного Муравьева в чужие Большие Углы и связанных с этим бедствиях, много лет читал и пел ее при детях. Любые дневники и записи, как бережно их ни храни, горят и теряются, а память — самый надежный сейф. Спустя полвека с лишним 80-летняя дочь автора продиктовала поэму Иде Климиной, ни разу не запнувшись. "Жили мы семьей в покое, но случилась вдруг беда. К хате нашей с Волгостроя понахлынула вода" — так начинается сочинение. Но главная "беда" настигла после переселения, когда пришлось жить изгоями среди чужих людей. "Спать ложишься — не утрафил, если местные сидят, а встаешь наутро — тоже как на кролика глядят, — пишет крестьянин. — И в избе твоей неладно, самовар стоит не так. Стол, кровати не на месте, и котенок твой — чудак...".

С разрешения автора процитируем фрагменты из воспоминаний переселенцев. Свидетельства эти собирались в течение двадцати лет, в том числе по телефону и переписке, и многие из героев уже ушли из жизни. "В начале 30-х годов по деревням поползли слухи о том, что на Шексне планируется создание "моря". Мало кто им верил. Но нельзя было не заметить людей, ходивших группами и в одиночку по берегам реки, лесу и болотам, вооруженных какими-то мало для кого известными приборами и инструментами. Слухи о стройке начали подтверждаться, когда в лесу появились отряды заключенных и под охраной солдат стали строить бараки для жилья. Потом очистили от могильных крестов и мраморных памятников кладбища. С повышением уровня воды их стало вымывать, и волны на своих гребнях понесли в море доски, бревна и гробы. Более жуткой картины никому не снилось во сне" (автор неизвестен, с. Луковец).

Сегодня водохранилище для жителей Мяксы — место отдыха и рыбалки. Фото: Алексей Устимов

 

"Видел, как первые бригады заключенных начали вырубать лес. Его пилили на двухметровые и метровые чурки, чтобы можно было сжигать в топках пароходов. На очистку дна были брошены и немецкие военнопленные. Жили они в землянках на острове" (В.С. Дьяконенков, дер. Пустынь).

"Люди долгое время не могли поверить, что придется уезжать с насиженных мест, но, однако, постепенно стали готовиться к переселению. Стали думать, куда переезжать? Волгострой всем переселенцам начал выдавать определенную сумму денег, но далеко не достаточную для нормального переселения. Стали подкапливать деньги, кто как мог, запасать строительные материалы. Наша семья тоже начала готовиться к переезду.

Было решено перевезти дом в Ярославль. А в то время приобрести строительные материалы было почти невозможно. Не было кровельного материала, не было нигде и кровельных гвоздей для дранки. В 1938 году отец сам изготовил станок для изготовления сосновой дранки. На этом станке мы всей семьей заготовляли себе дранку" (В.А. Черепанов, дер. Ольхово). "Когда приказано было переселяться, то выбрали Мяксу, районный центр, потому что отец в те годы уже работал на руководящих должностях. Дом перевезли свой, оставив лишь нижние бревна, поэтому в Мяксе он стал на два венца ниже. При переезде бабушка закрыла на замок амбар, рассчитывая вернуться за вещами. Но когда приехала снова, увидела перед домом кострище и всюду разбросанные семейные фотографии, "екатерининки" — деньги, хранившиеся от царских времен. Значит, здесь побывали "услонцы" — так называли заключенных, которые работали на лесоповале по расчистке дна" (Т.Л. Козлова, дер. Голосово).

Село Мякса приняло сотни переселенцев, став одним из крупнейших в Череповецком районе. Фото: Алексей Устимов

 

"Перед затоплением молодежь стала оформлять паспорта и уезжать в город. В деревне оставались старики, и они захотели выбрать нового председателя. После собрания сразу забрали 18 человек мужиков. Моего отца и его попутчиков взяли по дороге, когда они везли груз на пристань. Их остановили, привязали лошадей, скомандовали сесть на другую подводу и увезли в Мяксу. Это был 1937 год. Босыми увели и через день расстреляли. Отец был хороший мастеровой. Поселились в деревне Кодино. Купили старый дом, он требовал ремонта — в простенки была видна улица. Мама была больная, и я одна ходила в лес дергать мох. Сосед сделал деревянные лопатки, научил, как конопатить стены, сказал: "Справишься". Устроились вдвоем с мамой, а потом... война" (В.Ф. Астафьева, дер. Среднее). "Помню, как выселяли. Вот подъезжают на лошади к дому, сундучок маленький ставят сверху, ребятишек садят на телегу, сзади привязана другая лошадь. Хозяйка из дому выходит: "Ой, караул", — закричала, упала... Это выселение запомнилось мне на всю жизнь" (Е.А. Кочкина, дер. Леушино).

В прошлом году в Мяксе начали восстанавливать Леушинский монастырь на берегу. Фото: Алексей Устимов

"Ложились спать, все было хорошо, дом стоял, утром встали — у нас уже крыши нет, потом и дом сломали. Отец загородил печку, так тут вокруг печки и жили" (В.В. Кочкина, дер. Кузьмодемьянское).

"Мы, дети, были рады, что переезжаем, не понимали, почему мать плачет. Сели на телегу "мал мала меньше", брат Александр с гармошкой, с нами шестеро щенков и поехали" (Р.Г. Славинская, дер. Кузьмодемьянское). "Наша деревня стояла на песках. Места были ягодные. Мы долго не могли найти подходящего места для жилья, места вокруг были плохие: глинистые, с камнями, ни грибов, ни ягод" (А.Ф. Сивова, дер. Борки Шубацкие).

В округе Мяксу и ее храмы, затопленные и действующие, считают святым местом. Фото: Алексей Устимов

"Летом в нашу деревню Вайшу приезжали москвичи за лекарственными травами. Нам, детям, давали по два сладких петушка на палочке, и мы охапками собирали для них цветы. В 1937 году Вайшу первой начали переселять в Кострому. Когда грузились на баржи, помню, что плакали взрослые, дети и вся скотина: коровы мычали, овцы блеяли" (З.И. Акимова, дер. Вайша).

"Нашу деревню Веретье выселили частично, в одно время она оказалась отрезанной от цивилизации — дороги затоплены, на машине не проехать, только зимой по льду. Жили обособленно, но не бедствовали, мы и в войну не голодали. Сажали картошку, сеяли хлеб, море грибов и ягод прямо за околицей. Пять лет шла война, рыбу в водохранилище ловить было некому, и ее развелось очень много, а вот скотину не держали — луга и поля были затоплены" (Владимир Зайцев, дер. Веретье). "После образования Рыбинского водохранилища климат значительно изменился, ведь раньше не было ветров, как сейчас, был лес по обе стороны Шексны. Все снесли — дует напролет, один холод от моря. Бывали такие ураганы, что крыши сносило" (А.В. Мешалкина, дер. Кузьмодемьянское).

Серафим Тяпин — последний из ныне живых переселенцев, живущих в Мяксе. Фото: Алексей Устимов

 

"ЗЕМЛЯ БЫЛА ХОРОШАЯ, ТАКОЙ БОЛЬШЕ НЕТ"

Серафим Павлович Тяпин — последний из мяксинских переселенцев, с кем и сегодня можно присесть на скамейку и послушать рассказы про то, как "море делалось". В следующем году Серафиму Павловичу исполнится 90 лет, а он до сих пор вместе с супругой управляется с большим огородом. Дети разъехались по большим городам и родителей навещают не так часто, а потому большой стол, вырубленный еще дедом Серафима Тяпина и прошедший переселение и войну, смотрится лишним — старики и за маленьким умещаются. "Сколько лет прошло, а ему хоть бы что, — хлопает Серафим Павлович по столешнице, стоящей на слоновьих ногах, а та даже не скрипнула. — Семья у нас большая была, детей только — пятеро, с трудом размещались за столом. Вот там, на уголку, мое место было. Тот угол, который ножом изрезан. Моя работа, и попало же от деда тогда".

Стол, вырубленный дедом 90-летнего Тяпина, пережил все невзгоды переселения и войны. Фото: Алексей Устимов

Серафим Тяпин — уроженец деревни Леушино и в детстве видел знаменитый монастырь из окна. "Мы в нашей деревне почти самые последние уезжали, отец работал мастером в колонии для трудновоспитуемых и держался на работе до последнего, — рассказывает он. — Потом в 1940 году, когда мы все же уехали, мы с братом решили вернуться летом в наши места и сена накосить, места-то под затопление шли. Когда зашли в деревню, ничего не увидели из-за дыма — жгли дома, разные постройки, лес. Жуткое зрелище. А с сеном ничего путного не вышло. Накосили, разложили сохнуть, а у нас колхоз все и забрал — мол, не имели права на колхозной земле косить".

Из Леушина Тяпины переехали в Исаковку — глухой хуторок, окруженный лесом. Новое место никому в семье не нравилось, но другого не нашли. В Леушине земля была песчаной, дети все лето босиком бегали, а в Исаковке и в обуви "все пальцы на ногах поотшибали — везде коренья". До школы три километра, а до магазина, почты и медпункта все пять. Во время весеннего бездорожья путь к цивилизации преодолевали по колено в воде. "В Леушине земля была хорошей, я такой нигде не видел, — с грустью вздыхает Серафим Павлович. — Речка рыбная, а лес такой богатый, что кормил всех — грибы собирали только белые, корзинами носили. Ягод столько, что голубику уже не брали. Хоть сам ешь, хоть заготовителю за деньги сдавай. Место стояло в низинке, тепло и солнечно. Нет, не будет больше такой земли, до сих пор по ночам снится".