У Александра Тормина нет отца, а мать – в тюрьме. Парень – сирота, а это значит, его жизнь сильно отличается от привычной многим, домашней и защищенной. 

В начале декабря Саша попал в автомобильную аварию, которая принесла ему перелом шейного позвонка  и тетраплегию – паралич всех конечностей.

С момента аварии ДГ следил за развитием событий Сашиной жизни: здоровьем, прогрессами, регрессами и этапами лечения. А они были насыщенными: три месяца – три больницы. Разные условия, врачи, много абсурда.

Из материала хорошо видно, что происходит с тяжелобольным человеком, когда у него нет никого, кроме себя.

~

ДЕКАБРЬ

Больница номер один

Больница имени Середавина (бывш. Калинина), отделение нейрохирургии. Саше Тормину сделали операцию — провели декомпрессию спинного мозга и вырезали кость из тазобедренной области, вставив её на место сломанного позвонка.

Первое время у постели Саши дежурил его родной брат Вова. Но так вышло, что сейчас Вова находится в следственном изоляторе. А кроме него, дежурить некому. И, вероятно, дела Саши были бы очень плохи, если бы его под свою опеку не взяли волонтеры.

За десять дней до Нового года стало известно – Тормина собираются выписывать. Потому что сроки его пребывания в больнице вышли (по правилам, пациент может находиться в больнице 21 день).

— А куда вы собираетесь его выписывать? – спросил волонтер Антон Рубин у лечащего врача.

Лечащий врач развел руками. Выписывать некуда.

Дома у Саши нет. До аварии он жил в общежитии Безенчукского аграрного техникума – там учился. А теперь туда по понятным причинам никак. В очереди на получение жилья он не стоит – этим вопросом сейчас занимаются волонтеры. Есть, конечно, комната в семейном общежитии, условия которой такие, что здоровому жить трудно. А еще там прописана мама Саши, которая вот-вот выйдет из тюрьмы. В общем, не вариант.

Но дело не только в жилье. Самочувствие Саши — паршивое. И в любой момент может стать хуже.

«Как можно выписать человека в таком состоянии?» — стали рвать на себе волосы волонтеры. И обратились в Министерство социально-демографической и семейной политики. И «получили» ещё две недели внепланового лечения.

Наступил Новый год. Закончились праздники. Мы приехали навещать Тормина с сырниками – горячими, только со сковороды.

— Ку-у-у-да-а-а! – остановила вахтер. – Тихий час. Нельзя.

— У нас там пациент – один, парализованный. Мы ему поесть принесли!

— Через сорок минут тихий час закончится – и пройдете.

— Но сырники… они же остынут!

— Нашли проблему!

Мы еще немного поумоляли. И остались ждать. А когда зашли, наконец, в палату, узнали, что десять минут назад Сашу в тяжелом состоянии увезли в реанимацию. Если бы его тогда выписали, до реанимации он бы, скорее всего, не доехал.

~

Сашу спасли. И когда перевели в общую палату, мы впервые встретились.

В горле у Саши трубка-трахеостома, через неё он хрипит – дышит. В ответ на моё «здрасьте» семнадцатилетний парень едва шелестит: понять, что он говорит, можно по губам, да и то с трудом. Стопы перебинтованы – на ногах пролежни. Через пенис выведен катетер, вместо трусов – памперс. Над головой болтается наполовину сдувшийся шарик, на котором старательно выведено: «Санёк» — приходил пациент из соседней палаты, рисовал.

Вокруг Саши суетится Антон Рубин — пациента страшно оставить одного даже на десять минут.

— У него развилась двухсторонняя пневмония, дышать может только через трубку, — поясняет Сашино состояние Антон. – Регулярно нужно делать санацию – отсасывать из трубки скопившуюся мокроту. Вычищать слизь ватным тампоном, иначе он задыхается. А каждый час его надо переворачивать с боку на бок, иначе будут пролежни. А еще Сашу нужно мыть, обрабатывать раны, следить, чтобы не переполнился мочеприемник, кормить с ложечки и, главное, разговаривать с ним и поддерживать.

Рубин расписал по соцсетям ситуацию, обрисовал подробности, и люди откликнулись. Кто-то стал привозить для Саши еду, кто-то давать денег на лекарства и средства гигиены, кто-то нашел время, чтобы сидеть у его постели. Регулярности во всем этом потоке помощи пока нет, но без неё было бы куда хуже.

~

Дежурства у постели больного забирают все силы – моральные и физические. Эту работу должен делать медперсонал, но его не хватает — классика.

— На всё отделение здесь одна медсестра, — говорит Рубин. — Она физически не в состоянии ухаживать за Сашкой. А приступ может случиться в любой момент. Был случай, он начал задыхаться. Соседи по палате нажали тревожную кнопку – есть тут такая, никто не идет. Кто мог бежать, побежали по кабинетам – нет медика. Помчались по этажам – нет. Кое-как отыскали врача, когда Сашка уже посинел. Откачали… А если бы никого рядом не было?

В палате, помимо Саши, еще четыре человека. Возле постели каждого кто-то дежурит. Больного деда опекает сын, парня после инсульта – мать. Со стариком, который лежит рядом с Сашей, круглосуточно находится жена – днем сидит на стульчике подле кровати, ночью кое-как укладывается возле и почти не спит – одной кровати на двоих мало, дед может свалиться – надо следить.

И всё бы ничего, если бы не было так холодно.

Пациенты накинули на окна одеяло, присобачив его к рамам вилками, ножницами и ножами. Дуть стало меньше, но подходить к окну страшно – вдруг какой-нибудь столовый прибор отвалится?

— Я уже несколько раз ночевал в палате на стульчике, — рассказывает Антон Рубин.  – Неудобно, всё тело ломит. Но хуже всего – холод. В палате вроде пластиковые окна, но дует изо всех щелей – явно сэкономили на установке и материале.

Пациенты накинули на окна одеяло, присобачив его к рамам вилками, ножницами и ножами. Дуть стало меньше, но подходить к окну страшно – вдруг какой-нибудь столовый прибор отвалится?

Отсутствие условий для ухаживающих в больнице Середавина — норма. Равно как и то, что родственники должны быть рядом с больными постоянно: уход за пациентом врачи на себя не берут — просто некому брать.

ЯНВАРЬ

Все та же больница Середавина

У Тормина по-прежнему нет голоса и в горле все ещё трубка. Но появилась редкая улыбка – больной смеется над шутками пациентов и волонтеров, которые за долгие часы дежурства с ним, в общем-то, уже сроднились.

В будни дежурить стало проще – на волонтерские средства Антон Рубин нанял сиделку. Её присутствие с утра до пяти вечера обходится в тысячу рублей. Когда тысячи закончатся, добровольцы снова начнут ходить к Тормину днем. А пока приходят по вечерам и сидят до отбоя. И, если самочувствие Саши ухудшается, остаются на ночь.

— Саша, закрой глаза. Представь, что ты идешь по пустыне. Что ты видишь? – волонтер и психолог Татьяна Николаевна приезжает к Саше раз в неделю – помогает справляться с болезнью, новым лежачим положением и со всем, что навалилось.

— Ты видишь себя в пустыне, Саша?

— Ага… — хрипит трубка из Сашиного горла.

— Как ты себя ощущаешь?

Психолог задает много вопросов – Сашка либо кивает, либо отвечает через силу, коротко. Я наблюдаю за ними со стороны и чувствую, как непросто этой женщине взбодрить беспомощного, несчастного, одинокого человека. Вдруг Тормин начинает плакать — впервые за все время.

Крупные слезы катятся по впалым щекам, заливают уши и шею. Саша не может их вытереть, не может ни от кого отвернуться – сам он с трудом поворачивает шею набок.

Как успокоить человека так, чтобы не врать о том, что все будет или есть хорошо? Что ободряющего можно сказать переживающему то, что ты для себя даже боишься представить?

Я беру его руку и беспомощно, суетливо глажу. Как успокоить человека так, чтобы не врать о том, что все будет или есть хорошо? Что ободряющего можно сказать переживающему то, что ты для себя даже боишься представить?

Сашин лечащий врач говорит, что шансов на то, что он встанет, практически нет. Если он очень будет стараться делать всякие гимнастики и массажи, разрабатывать руки, очень может быть, что скоро сядет и сможет функционировать верхней частью туловища. Но встать — нет. Вряд ли. Никогда. Саше еще не присвоили статус инвалида, но он уже такой – инвалид. И, конечно, никто ему об этом не говорит. Чтобы не пропало и без того невеликое желание жить.

ФЕВРАЛЬ

Больница номер два

Сроки пребывания в Середавина вышли. Правила – одни для всех, даже если твой случай уникальный. Никакие просьбы, никакие громкие заявления, ничего не помогло волонтерам добиться того, чтобы Сашу оставили в этой больнице. В ней хоть и холодно, но все-таки уже привычно. И есть замечательная кровать с подъемным механизмом, спинка которой поднимается наверх — Саше обязательно нужно сидеть.

Тормина перевозят в детскую городскую больницу № 2, бывший санаторий «Волжские зори».

Название поменялось, а санаторная суть осталась. У входа в отделение неврологии рядком стоят детские обшарпанные шкафчики для одежды, на полу – столетний линолеум. Вход в Сашину палату слева, первая дверь.

Если раньше казалось, что в больнице Середавина плохо, то теперь ясно: в Середавина хорошо, а плохо – вот здесь, в детской.

Он лежит у окна на железной кровати под тонким старым одеялом, на откровенно дырявой простыне. Напротив — стол, над столом бумажная морда зачем-то голубого Микки Мауса, приляпанная к стене скотчем. Сашины средства ухода – памперсы, салфетки – свалены у стола в углу, больше положить некуда. Зато есть холодильник, а сверху – телевизор с помехами. Его принесла женщина, которая уже две недели живет здесь, в этой палате – ухаживает за внуком-инвалидом Артёмом.

Если раньше казалось, что в больнице Середавина плохо, то теперь ясно: в Середавина хорошо, а плохо – вот здесь, в детской.

~

— Что вы так пугливо озираетесь? – оживляется женщина, завидев новые лица. — Это вам не больница – санаторий! Тут вот у меня обогреватель – без него в палате «холодильник». Дверь справа – душ, но лучше не мыться, вода не уходит, происходит потоп. Там туалет. Лампочка перегорела… Вкрутить сможете?

«Жительница больницы» рассказывает, что утром, когда привезли Сашу, вокруг его кровати собрался почти консилиум («налетели голуби» – оторвавшись от ноутбука, прокомментировал 12-летний внук). Пришли врачи, обступили Сашину кровать и начали охать. И их эмоции можно понять.

Во-первых, условия больницы совсем никак не приспособлены для лечения таких сложных больных. Некоторые врачи пациентов в Сашином состоянии даже не видели, и что с ним делать, представляют плохо.

Во-вторых, у Саши на крестце обнаружили жуткий пролежень. Настолько жуткий, что кому-то из медсестер, по словам женщины, стало нехорошо.

В-третьих, как и в больнице Середавина, в ГДБ № 2 не хватает персонала. А потому и здесь нужно круглосуточно дежурить у кровати и выполнять медсестринские функции. Один плюс: в палате есть целая пустая кровать – ночью дежурить удобнее.

~

Трубки в горле у Тормина больше нет. И есть теперь голос и зверский аппетит. Дать ему поесть Саша просит громко и убедительно – организм восстанавливается вопреки всему.

— А ты гимнастику делаешь? – Антон Рубин склоняется над непривычно веселым Саньком.

— Какую гимнастику?

— Не прикидывайся дурачком! Руки сгибаешь? Мячики катаешь? (у Саши есть два вида резиновых мячиков, побольше и поменьше).

— Ну, да…

— Не обманывай, — подает голос бабушка Артёма. – Ленится он.

— Если будешь лениться, кто со мной по бабам весной пойдет? – Рубин пытается придать лицу игривый вид.

— Да что мне толку?.. – канючит Тормин.

— Хватит ныть! – неожиданно громко с другого конца палаты командует Артём. — Тебе ещё столько всего предстоит пережить, а ты уже раскис! Соберись!

Когда Артёму было четыре, он с родителями попал в автокатастрофу. Мама и папа погибли, Артёма забрала бабушка. У ребенка были разорваны внутренние органы, переломаны позвоночник и конечности. Бабушка вложила в мальчика всё – время, деньги, жизнь. Ежедневные, ежеминутные уходы, массажи-гимнастики-лекарства-санатории. Артём восстановился. Но, увы, не до конца: ходить он не может, писает через катетер. В основном, они лечатся дома — в больницу приезжают только по надобности. А в этот раз случилась беда: Артем делал ингаляцию и ошпарил лицо (всё уже проходит, скоро выписываться).

— Я не могу ходить, но ноги чувствую. И двигать ими могу. Странно, да? – Артём говорит о своей болезни и улыбается.

Артем сползает с кровати на пол, забрасывает худые, как макаронины, ноги на шею и быстро-быстро начинает перебирать руками по полу – «идет» из одного угла палаты в другой.

— Покажи им, как ты ходишь! – предлагает бабушка.

Артем сползает с кровати на пол, забрасывает худые, как макаронины, ноги на шею и быстро-быстро начинает перебирать руками по полу – «идет» из одного угла палаты в другой.

— Вот так он у нас «ползает», – умиляется женщина.  — И я радуюсь, что хотя бы так.

В этот момент в палату входит врач. Худая тихая девушка. Смотрит на Тормина сочувственным взглядом, на нас – виноватым.

— Расскажите им, какие у вас тут условия, — приосанивается на подушках бабушка Артёма. – Расскажите, что у вас ни лекарств нет, ни врачей нужной квалификации, ни даже ватных дисков нормальных!

Врач говорит Антону, что они будут делать всё возможное. Что медсестра будет приходить так часто, как может. И даже дежурить у Сашиной постели ночью. И сдерживает слово.

~

Волонтеры приезжают к Тормину каждый день. В Интернете появился график дежурств: люди записываются на конкретный день на определенные часы. Опыт ухода за тяжелыми больными есть далеко не у всех. Но сочувствующие быстро учатся, осваиваются. А некоторые демонстрируют невероятное мужество – обрабатывать жуткую рану, опустошать мочеприемник, мыть взрослого, но беспомощного парня непросто. Особенно если впервой.

Пролежень Саши Тормина беспокоит и волонтеров, и врачей. Здоровенная дырка в крестце не заживает, и если представить, что Саша раз – и начал чувствовать, становится страшно.

Волонтер Таня Буравова, впервые увидев эту рану, ужаснулась и подняла шум.

— Как его могли выписать из больницы Середавина с таким пролежнем!? Как его вообще там до такого состояния довели? Почему не лечили? – резонные вопросы, на которые никто не знает, как отвечать.

~

Фотография Сашиного крестца во всей красе появляется в «Фейсбуке». Антон Рубин консультируется с врачами и с теми, у кого были пролежни и кто их победил. И поскольку все мнения относительно лечения расходятся, а врачи детской больницы тоже не знают, чем лечить и что толком делать, волонтеры собираются вместе, чтобы принять непростое решение.

— Люди, имеющие опыт лечения пролежней, говорят, что в Самаре нет профессионалов в этой области. А способов лечения – десятки. Это очень непросто – без медицинского образования, без конкретного представления о том, что и как, выбрать из них один, — говорит Антон Рубин. – Посовещавшись с группой волонтеров, мы решили опираться на опыт человека, у которого были такие же язвы и хуже, и который с ними справился. Мы будем использовать медицинские средства и придерживаться той же последовательности лечения. Надеемся, наше решение правильное.

Закупаются необходимые препараты, даются указания медсестрам, как и какие мази-растворы использовать. Волонтеры приходят регулярно, делают всё необходимое. Из других городов приходят посылки с лекарствами, с разных счетов – понемногу деньги. Через неделю намечается положительная динамика: рана начинает понемногу заживать.

А ещё Тормин вдруг нажимает пальцем левой руки на кнопку компьютерной мыши.

— Это прогресс, Саша! Ты понимаешь? – психолог Татьяна Николаевна светится так, будто откопала на даче клад. – Мы на правильном пути, ты понимаешь? Всё будет хорошо.

Радоваться рано – плохая примета. Неожиданное известие: Тормина переводят в Пироговку.

МАРТ

Больница номер три

Зачем и почему Сашу вдруг перевезли в больницу имени Пирогова, никто толком не понял. Но сообразили, что это, должно быть, реакция Минсоца с Минздравом на страшные фотографии пролежней и жалобы на условия больницы.

Наверное, министры знают, что делать. Наверное, в Пироговке условия лучше.

~

— Вы куда это собрались, а?

Бойкая гардеробщица в засаленном халате загораживает грудью вход в больницу.

— Мы к Тормину. Парню, которого сегодня привезли.

— А-а-а… Этот, тяжелый. Знаю. Направо и направо. Бахилы не забудьте.

Слева – палаты, справа – короткая ширма. За ширмой – пространство, уставленное железными кроватями. На дальней, глядя в одну точку, сидит мужчина в тельняшке. Рядом – еще один пациент, спит. У окна, открыв рот и вывалив в неизвестность глаза, лежит бабушка. Её хрипы наполняют пространство удручающим звуком. Справа от бабушки – Саша Тормин. Без одеяла, без простыни, в глазах – непонимание.

Сажусь на край Сашиной постели – нужно побыть с ним, пока не придет ухаживающий. Под моим весом антипролежневый матрас (не больничный, а личный) громко ухает. Но сесть больше некуда.

На весь этот отгороженный от мира коридор один стул. С двумя торчащими железными палками вместо спинки. Кажется, ему лет пятьдесят, не меньше. Столько же лет тумбочкам, в которых неудобно даже хранить гвозди – так они страшны и так очевидно с петель свисают их дверцы.

Если раньше казалось, что в ДГБ № 2 плохо, то сейчас очевидно: в ДГБ хорошо, а плохо – вот здесь, в Пироговке.

Если раньше казалось, что в ДГБ № 2 плохо, то сейчас очевидно: в ДГБ хорошо, а плохо – вот здесь, в Пироговке.

Раздается грохот железной тележки – привезли ужин. Тарелка картошки с мясом, салат из капусты, компот – неплохо. Тараканы высовываются из щелей тумбочки и шевелят усами. С грохотом ставлю на тумбочку тарелки – насекомые исчезают.

А как его кормить? Железная койка с низкой спинкой никак не приспособлена для подъемов.

Нахожу медсестру. Медсестра находит две подушки. Вдвоем, еле-еле приподнимаем Сашу и прислоняем к подушкам. Полулежа, с трудом он ест. Пациенты затихли – сочувственно смотрят.

~

Сгущаются сумерки – свет в коридоре неяркий.  Туда-сюда шаркают перебинтованные больные.  Холодно.

Нахожу на пустой кровати для Саши одеяло – клетчатое, тонкое, без наволочки. Укрываю.

— Я сейчас надену наволочку, — подходит санитарка.

— Как-то у вас здесь… жутко, — говорю. Она соглашается: «Я здесь недавно. Сама в шоке».

— А как же вы одна со всем справляетесь? Особенно с лежачими, с теми, за кем никто не ухаживает?

— Ну, вы знаете, мы стараемся, конечно, ко всем подойти, но вот испражнения убирать, купать — это не часто получается…

По её взгляду я понимаю, что не получается совсем. Бабушка рядом с Сашей продолжает громко хрипеть. Интересно, сколько времени ей не меняли памперс?

В условиях Пироговки, лежа в коридоре на клеенке рядом с тараканами, очень неуютно умирать. А поправляться — сложно.

Уходя, по ошибке заглядываю в мужской туалет, на двери которого табличка: «Не курить». Внутри, на лавочке, сидят мужики – дым коромыслом. Рядом – банка с бычками. Всем давно здесь на всё наплевать. И винить их в том сложно.

~ 

Нет никого, кто бы понимал, зачем Cашу Тормина, парализованного, с серьезными нюансами в уходе перевели в этот ад.

Волонтеры снова кричат. Рубин говорит с врачом. И Сашу переводят в общую палату – напротив коридора.

От местечка за ширмой палата отличается наличием стен, телевизора (и тут помехи) и холодильника. Тумбочки и стулья – те же, со стен обвалилась краска, с потолка – побелка. Но все-таки веселее: вокруг люди, и можно, лежа на правом боку, глядеть в замутненное окно. Там ничего, кроме грязного снега, но все-таки не больница.

Благодарность добровольцам

Вот уже три месяца меня волнует один вопрос: что было бы с сиротой Сашей, если бы его не подхватили волонтеры?

— Что бы было?  — вопросом на вопрос отвечает Таня Буравова. — Вот представь. Больница Середавина: одна медсестра на отделение. Сиделку Минздрав не выделяет – не предусмотрены такие блага. Сашка бы лежал целыми днями, обоссанный, обосранный, и гнил во всём этом. А пролежни у него образовались бы быстрее и страшнее: антипролежневый матрас выбивал для него Антон, нужных лекарств в больницах нет. Что было бы, понимаешь сама, да?

Я понимаю. И не понимаю. Чиновники знают о ситуации, в которой оказался сирота. Они знают, что посторонние люди делают всё, чтобы Тормин поправился. Тратя свои деньги, время и очень много нервов. А что делают министерства?

ДГ задал этот вопрос Марине Сидухиной, руководителю департамента по вопросам семьи и детства Министерства социально-демографической и семейной политики Самарской области. И получил вот такой развернутый ответ.

Вводить в правду

Соцработники говорят, что лучше всего Саше было бы дома. В комфорте, в заботе. Хороший уход делает чудеса, и если и есть у сироты шансы на выздоровление, то не в больнице Пирогова и ни в какой другой, а дома. В семье.

— Саша, тут такое дело… Есть семья, которая хочет тебя взять.

Таня Буравова склоняется над постелью Тормина и затаив дыхание ждет реакции.

— Какая семья? Как это – взять?

— К нам обратились хорошие люди, живут в поселке в большом доме. У них несколько приемных детей, и они хотели бы взять тебя к себе.

— Но зачем? – парень хмурится и ничего не понимает.

— Потому что тебе как человеку с инвалидностью нужен постоянный уход. И ты не можешь вечно оставаться в больнице.

— А я разве инвалид?  — удивляется Саша. В палате становится тихо.

— Твои возможности сейчас ограничены, — подбирает слова Антон Рубин. – Ты не можешь ходить, самостоятельно есть… Один жить ты не сможешь. В общежитие техникума вернуться нельзя – ты же теперь не учишься. Так что семья возьмет тебя на время, пока ты не поправишься…

Тормин не дает ответа. Мы выходим за дверь.

— Но разве можно его так обманывать?  — спрашиваю Антона. — Разве он не должен знать правду о своем состоянии?

— Должен, — отвечает Рубин. – Но мы боимся, что когда он узнает правду, перестанет бороться за жизнь. Это очень тонкий, сложный момент. Его нужно потихоньку в эту правду вводить… Как, мы пока не знаем. Но посоветуемся с психологом.

Возвращаемся. Саша лежит, уткнувшись в ноутбук. Он смотрит сериал «Герои» про людей со сверхспособностями: на девочке заживают раны, парень может летать.

Мне кажется, ему нравится.

---

Если вам хочется помочь Саше Тормину финансово — реквизиты здесь. Если как-то иначе, заходите в тему на форуме, посвященную Саше — там последние новости, контакты, просьбы и всё-всё.

Все фотографии сделаны в больнице им. Пирогова

Автор фото: Анар Мовсумов