Любят родину
Через бескрайний мох прямая колея, болотоход подминает мелкие сосны. В кузове семеро мужиков, в прицепе полипропиленовые мешки — в таких инкассаторы носят деньги. Мужики повысовывались из дверей на ходу, смотрят в землю, ищут.
— С чего начинается ро-одина? — круглолицый Сашка закатывает глаза к небу. — Кхэ-хэ! Вот она, родина! Милые сердцу леса-а, боло-ота!
Сзади за прицепом вскакивают, как чертики, примятые нами сосны. Семеро мужиков ищут клюкву, чтобы собрать ее и сдать в пункт приема по шестьдесят рублей за килограмм. Мы выехали из Устюжны промозглым звездным утром. До места тряслись два часа на уазике, еще час болтаемся по топям в болотоходе. Никто не поддерживает Сашкино восхищение родиной.
— Тут наши грибы-ы. Наши я-агоды… — писклявит Сашка, а все напряженно молчат.
— Почему ты говоришь «наши ягоды»? — спрашиваю. —Клюква разве твоя?
— А, она бесхозная. Валяется и валяется. Но соберем — будет наша.
— Тогда американец тоже может прийти и собрать. И получается, ни при чем тут родина.
В углу оживляются.
— Ну не-ет! Клюква наша! — перекрикивает гул машины усатый Юра. — Американец сюда не пойдет.
— Почему?
Усатый Юра улыбается загадочно:
— Смысла не увидит.
— Если говорить по-русски, просрали родину, — еще более загадочно включается в разговор голубоглазый пенсионер дядя Гена. Смотрит с провокацией.
— Не все же просрали, — утешаю его. — Вот скажите, природа в Устюжне красивая?
— Ага, — отвечает дядя Гена.
— А чем?
— Девками!
Ищут клюкву
Чтобы найти клюкву, надо влезть в болото по уши. Высокий седой Володя — бригадир. Высунувшись в окно, он курит трубку. Это его уазик, на котором он завез нас сюда, его болотоход, на котором мы теперь ищем ягоду. Полдня болтаемся, а ее все нет. Сезон клюквы начался седьмого сентября, говорят, она «на концах», да и вообще этот год не урожайный.
— Бывает, едешь, ищешь, хоть бы ягодку увидел, — говорит бригадир Володя. — Потом р-раз — клюква вокруг тебя! Она кругом. Начинаешь собирать и не знаешь, за той кочкой есть еще ягода или нет, она может р-резко закончиться, и опять та же история. Стой!
Это бригадир Володя кричит всем остальным. Потому что он увидел. Нашел. Кругом клюква. Мужики хватают ведра, мешки и вмиг разбредаются во все стороны, в тоскливые болотные дали. Утопают в мокром мху по щиколотку. Долго стоять на месте нельзя, увязнешь.
— Экстремальные условия, — пыхтит трубкой Володя. Он сторожит технику, а потому даже в поисках ягоды далеко не отходит. — Я одно время с женской бригадой работал. Но надоели мне их капризы. Только мужики настоящие сборщики. У мужиков азарт такой есть, собирательский. Понимаешь? Вытащить ягоду из болота. Да-да, мы — десант! — смеется гордо. — Группа быстрого реагирования на клюкву.
Работы в Устюженском районе нет, разве что в местной колонии — надзирателем или заключенным. Зато повсюду пункты приема ягод и грибов, которые теперь конкурируют друг с другом за хороших сборщиков и стараются платить больше. До бизнеса дошло, что ягоды в болоте растут бесплатно, лицензий на сбор никаких не надо, а морсы, варенья и просто мороженые дары болота охотно покупают в магазинах. Ягода едет в город, потом в райцентр, потом в Москву; по пути она превращается в напитки, начинки пирогов и в немалые деньги. Потому что, например, клюкву у народа принимают от шестидесяти до ста рублей за килограмм. А в московском интернет-магазине она стоит все триста.
— И пешком ходят, без машины, но много так не соберешь, — пыхтит Володя. — Все за ягодой идут, совсем затоптали болото.
Рассуждают о воле
На бригадире Володе утепленные штаны, несколько слоев свитеров, шерстяные носки — тут сырость и холод, а сидеть весь день. Резиновых сапог хватает, потому что тут не топко, а иначе понадобились бы болотные, чтобы ходить по колено в воде. Володя взбирается на крышу болотохода. Отсюда видно, кто куда ушел.
— У меня несколько человек в бригаде настоящие сборщики, профессиональные, — говорит бригадир. — А что тут такого? Хоть профессии такой, вроде, нет, а они сборщики от бога. В день могут принести по четыре-пять мешков. Представляешь? А остальные, кто с нами ездит, — срез со всех социальных слоев. Один товарищ у нас был из аппарата управления районом, чиновник. Вот такой бугай, щеки красные, здоровый — собирал хоть бы что, подрабатывал в отпуске. Жену, тоже из аппарата, с собой брал. Ездила с нами сотрудник дэпээс. Сутки на посту дежурила, двое — за ягодой. А прошлый год с нами ездил начальник государственной инспекции маломерных судов. Потому что у него навигация кончилась.
Володя подходит к машине и наливает из термоса приготовленный женой горячий чай. Ягодный сезон длится до пяти месяцев — друг за другом идут черника, брусника, морошка, клюква. Последняя приносит больше всего дохода: она не давится, не портится, и собирать получается много. В сезон работают без выходных, если не произошло ничего чрезвычайного. Выезжают в семь утра, возвращаются около восьми вечера, болтаются в транспорте по три часа в одну сторону. И так каждый день.
— Понимаешь, тут вольные люди, — бригадир Володя достает бутерброды, приготовленные женой. — Не хотят они работать на государство, на дядю. Вольнолюбивые. Свободолюбивые. А не то что так: пошел на работу, дали тебе четыре тысячи окла-ад и горбатишься. От и до эти восемь часов, не-е. Это, — показывает взглядом вокруг, — лучшая жизнь! Едешь и знаешь, сколько заработаешь. Люди подбираются: кому не нравится — уходит, с кем сработались — остается.
Бригадир Володя на самом деле пенсионер. Он сидит посреди болота и всерьез хочет, чтобы я поверила в его лучшую жизнь. Правда, бутерброды вкусные. В молодости Володя работал водителем, потом художником-оформителем. Потом создал с друзьями кооператив, делал памятники. Три года работали, но прогорели из-за налогов.
— Куда бы ни устроился, ни для кого не секрет — все в частных руках! — кряхтит Володя как настоящий пенсионер. — А частник, всем известно, сначала заплатит, чтобы привлечь рабочую силу. А потом постепенно выжимает из сотрудников соки. Уменьшает зарплату. И живет себе, дома строит. А бедолага наемник горбатится. Я так в свое время наработался, хватило. Вот мы и перешли на подножный корм. Я двадцать лет ягодой занимаюсь, нигде больше не работаю. Меня всегда тяготила вся эта принудиловка. Что ты обязан, должен, а если опоздаешь, тебя премии лишат. Обязаловка вот эта вся! В которой и смысл не всегда есть. А если ты не любишь, там, ходить к одному времени — не работай! Занимайся тем, чем ты хочешь, чего душа требует. Я так и делаю. Когда захочу встану. Куда захочу пойду. И на хлеб себе всегда заработаю. Красота! Пришло время, и пенсию, никуда не делись, правда, маленькую, но дали. И ничуть не жалею. Мне деньги приносит, как сказать… не работа, а труд.
Ставят эксперименты
Заросшее мхом болото пышное, мягкое, как рыхлое тело. Тугие красные шарики клюквы обсыпали его, как присосавшиеся, уже напившиеся крови клопы. Наша бригада собирает пластмассовыми ковшами. Подставляешь ведро, а ковшом счесываешь в него клопов. Слышно, как они, падая, стукаются о пластмассовые стенки. И как шуршит ковшик о мягкую кожу болота. Со всех семи сторон мужики — согнулись в три погибели и чешут.
На высоком лбу интеллигентного Олега глубокая складка напряжения, морального и физического. Он кидает в прицеп болотохода свой первый за сегодня мешок. Выпрямляется в изысканной позе.
— Перформанс! — объявляет. — Писатель Сорокин со свиньями, а я с клюквой!
— А что, — удивляюсь, — со свинями?
— Ферма у него свиная была. Так, баловство.
По образованию Олег зоолог, по занятиям переводчик, учитель, историк и полиглот. Он живет с друзьями в деревенском доме, занимается со школьниками историей и языками. И переводит со шведского книгу про короля Карла Двенадцатого.
— Это мы пробуем, — Олегу немного неудобно, что его видят в такой обстановке. — Эксперимент, сбор ягоды. За работу переводчика платят частями, это дело небыстрое… А тем временем надо как-то подзаработать.
— Как это, — спрашиваю, — вы в Вологодскую область забрались?
Устюжна старинный, красивый, но по всем признакам забытый богом город. Здесь остаются жить заключенные из местной колонии, которая красуется колючей проволокой почти в самом центре.
— Не всем хочется жить в больших городах, я бы в Москве не остался, — приподнимает брови Олег. — Я вот в Сибири жил. Но она мне надоела, теперь хочу в Европе.
— Вот это — Европа?
Смеется.
— Конечно!
— В этой бригаде мужики, наверное, даже не пьют.
— Почему, — друг Олега художник Афоня, тоже интеллигентный, кладет в прицеп свой мешок. — Есть люди, у которых здоровье такое, что они постоянно работают и постоянно пьют. Только позавидовать можно, они — счастливы. Зарабатывают деньги и тратят их ровно на то что им хочется!
Любят работать
— Вот Саша наш этот… — бригадир Володя тоже собрал немного ягод, а теперь рассказывает про своих мужиков по очереди, начав с круглолицего Саши, который по дороге сюда так восхищался красотой болот. — Мы его называем «двадцать четыре часа», говорит непрерывно. Наверно, и сны сам себе комментирует. Задержавшийся в детстве. Навсегда. Был таким сколько его помню, а ведь ему почти сорок! Он же не рабатывал в жизни, кроме как вот это, с нами сейчас. В армии не был. Ну, нормальные люди, в основном, не так же делают? А он не был в армии. Брат его старший — другое дело. Тот нормально. Пошел в армию. Отработал, нормально. Сгорел в собственном доме.
— Что?
— Пьянка с сотоварищами. Дом сгорел. А отец потом на погорелом месте дом тот опять отстроил. Для Сашки. Вот умер отец, год назад его убили. По пьянке.
— Кого?
— Сашкиного отца, тот нормальный был мужик. А у Сашки — руки из задницы. Ничего в доме не делает. Что было папкой сделано, в том и живет. Нормально не работает. Ну, че-то там подрабатывает, с компьютерами, какие-то программы… Непонятное что-то…
Приходит круглолицый Сашка, радостный. Он не пьет и не курит. Иногда в болото приезжает с фотоаппаратом: все собирают, а он фотографирует. Скоро в библиотеке Устюжны будет его выставка — портреты насекомых.
— Саша, — спрашиваю, — как правильно жить?
— Жить, — улыбается, — надо в радость. И чтобы другим не мешать.
Пенсионер дядя Гена хихикает из-за его спины. Мешок у него не легче, чем у молодых.
— Дядя Гена, — говорю, — зачем вы так пашете на старости лет?
— Я в чулок деньги пихаю! — смеется дядя Гена. — На будущее, на девок! Что теперь: пенсионеру дома сидеть?
— Вот именно, что дома сидеть, — подхватывает усатый Юра. — Я обратно люблю ехать, с болота. Когда заслуженный отдых. Если отдых незаслуженный, он же совсем не такой. У всех нас так.
— А вот было советское время! — затягивает кто-то. — Все о тебе заботились. Кормили, одевали…
— Вы же не любите отдыхать незаслуженно, — говорю.
— Так ведь работать тоже заставляли!
Изобретают вездеходы
На обратной дороге возле нашей колеи, у самодельного вездехода, бородатый мужик. Сам придумал свое передвижное средство, сам и собрал. Осанка у изобретателя гусарская, лицо гордое.
— Пожалуйста! — демонстрирует, подбоченясь, плод рук своих — передвигающийся по болоту агрегат. — Колеса — транспортерная лента! Диски колесные — бочка на сто, края — листовое железо! Двигатель от «Урала»… Воздушное охлаждение принудительное, от машины «Москвич». Генератор от машины. Коробка от восьмерки. Кулак от уазика. Кардан от уазика. Промежутка-самоделка.
На этой чудо-машине в болото ездит другая бригада сборщиков. У них все совсем не так. Вместо ковшей — хапуги, мелкозубые грабли с длинной ручкой. Вместо ведер — корзины на поясах. Конкуренция технологий. Клюкву по старинке можно собирать мыльницами, банками из-под шпрот с привязанной палкой, ковшами. Можно «комбайном», таким совком на короткой ручке. Те, кто знает, где найти крупную ягоду, собирают чище всех, руками. В болото ездят на болотоходах, самодельных или покупных, на мотоциклах, на велосипедах.
— А вы что, — меряется с Володей достоинством мужик-изобретатель. — Собираете клюкву вот этим ковшом?! Да этим ковшом воду пить хорошо! И в ведра? А мы думали, вы закатываете клюкву-то в ведра!
Но бригадир Володя не тушуется, его болотоход на огромных колесах — пусть не самодельный, а покупной — выглядит гораздо круче. Вся техническая часть заводская, но кабину и кузов он сколотил сам, чтобы сборщикам было комфортней. Эта машина — только для того, чтобы ездить по мху и топям. Болотоход аккуратно прячут у дороги в кустах и пересаживаются на уазик, чтобы по дорогам добраться в город. Кузов уазика бригадир Володя тоже сам аккуратно сбил из дерева. Ровные стены, двускатная крыша «домиком», внутри — как в избушке на курьих ножках, без окон без дверей. Лавки, лампочка Ильича качается под потолком. Избушка прихрамывает, когда бежит по ухабам, качаются сонные лица сборщиков.
— Клюкву, — пытается развлекать меня бригадир Володя, — мужики собирают жестко ради денег. Себе она не нужна. Жизнь так устроена, что ж. Деньги. Деньги. Как с добычей нефти. Нефтяникам плевать, что они загрязняют природу и когда нефть закончится. И мы такие. Мы болото затопчем, заездим — и нам плевать.
Закрываю глаза, а там клюква, клюква. Сыпется градом с неба как манна небесная, как клубнички и вишенки в рекламе йогурта, которые падают в молочные реки.
Все дремлют, только юный сборщик Валя с бутылкой пива, с пакетом чипсов, уперся ногой в стену кабины, чтобы не упасть с лавки. Его плеер орет голосом Жанны Фриске: «Ес-ли-в-серд-це опять-прох-ла-да по-мни-э-то не нав-сег-да!»
Живут по-человечески
Дом бригадира Володи в Устюжне высится, как крепость над берегом реки Мологи. Перед высокими деревянными воротами березы. Ажурный дымник сверкает на солнце, на добротном заборе кот, упитанный русский голубой. Под окнами тихая речка мягкими изгибами уходит за пригорок. Настоящий русский пейзаж.
— Любуйся, — голос у Володи гордый. — Речка. А золотая осень какая у нас! Летом купаемся, во-он там пляж, как на Черном море. А зимой брат из Москвы приезжает, из машины выходит: «О-о-ой!» Снег-то у нас белый! Все удивляются.
Вместо огорода у Володи цветник — жена выращивает лилии, тюльпаны, гладиолусы, розы, пионы, астры. В его просторном доме камин, полки со статуэтками, литые печные дверки с военными сюжетами, подаренные друзьями картины.
— Вот тебе кажется, — говорит, — люди одни — все ягоды собирают. А люди-то разные. Один живет в бараке на восемь квартир, другой — в частном доме. Один — в хорошем, другой — в том, что досталось по наследству. Третий — в квартире, в каменных трущобах.
В селе Тимофеевское под Устюжной деревянная комната — высокая, просторная, как ангар. Стопки журналов «Иностранная литература», аутентичная мебель, полки книг, картины, рукодельные игрушки — дом художников, родителей сборщика Афони. В кресле спит ушастый далматинец, у теплой буржуйки сидят сборщики, интеллигентные Афоня и Олег.
— Почему ягод клюквы так много? Разве она семенами размножается? — спрашиваю Олега. Он не ботаник, зато полиглот.
— И корневой системой, и ягодами, — глубокомысленно отвечает сборщик и переводчик Олег. — Но ягод намного больше, чем требуется для размножения. Их поедают птицы, звери… Трудно объяснить с точки зрения эволюции, почему это так.
— То есть клюквы так много, — говорю, — специально чтобы вас кормить.
— В некотором смысле!
Оба смеются.
Руководительница пункта приема ягод рассказывает, как в девяностых очень нужны были деньги. Местные повели ее на болото. Она собрала корзину в двадцать пять килограммов, а местные на двоих лишь десятилитровое ведро. И все удивлялись: где она так много нашла? Ягода, говорят, такая штука, почти волшебная. Кому очень надо, тот найдет.
Таскают заработок
Самый лучший сборщик Володиной бригады, двадцатидевятилетний Валя, кидает в прицеп свой второй за день набитый под завязку мешок. Он не просто работает — тянет жилы, собирает больше всех.
— Валя, почему ты ходишь за ягодой, а не устроился куда-то? — спрашиваю.
— Кто на что учился! Я одиннадцать классов окончил, мне хватило.
— А потом?
— Армия.
— Что после армии?
— Болото!
— У тебя еще нет семьи, кормить некого, зачем так пашешь?
— Лучше, б…дь, на природе, чем дома. Это у тебя привычки нету. Ты привыкла, там — метро, б…дь! — Валя с виду добрый, но в разговоре внезапно агрессивен. — Еще электрички, б…дь, трамваи, машины, кругом. Люди-и! А на природе-то лучше.
— Пятидесятикилограммовые мешки таскать?
— Я не мешки таскаю. Я таскаю свой заработок!
На краю болота, как и каждый день, бригадир Володя достает товарные весы. Подсчитывает, кто сколько собрал, кто сколько получит. Семьдесят два килограмма девятьсот граммов принес Юра, он заработал четыре тысячи триста рублей. Сорок килограммов пятьдесят граммов собрал Афоня, две тысячи четыреста рублей. Если бы Афоня работал в какой-нибудь бюджетной организации, у него была бы такая месячная зарплата. Все напряжены, пока бригадир подсчитывает килограммы и раздает деньги. Потом шуршат, суют по карманам. Потом расслабляются.
— Не понимаешь? — раздражается трудолюбивый сборщик Валя. — Мне нужна собственная квартира или дом. Ну это ж надо заработать где-то! А кроме ягод у нас в Устюжне только пилорама. Горбатая. На которой спину р-рвать…
Пилорама горбатая, потому что на ней нет автоматизации и рабочие все таскают вручную. Там работает Валин отец. Сам Валя сегодня собрал девяносто килограммов клюквы и получит пять с половиной тысяч за этот день. Двухкомнатная квартира в Устюжне стоит примерно полтора миллиона. Получается, Валя, если постарается, может заработать себе квартиру за три ягодных сезона.
— Копишь на свое жилье?
— О! Не приведу же я жену домой, где мама, папа, две сестры и у одной сестры еще двое детей. А что непонятного? Не буду же я вечно с родителями жить. Мне квартиру надо купить, машину… Меня уже не устраивает, как было. Я нормально хочу жить.
Обветренной рукой Валя поправляет в прицепе болотохода второй мешок своей нормальной жизни.
— Валя, что такое родина?
— Кхэ! Хэ!!! — он поперхнулся. — Издеваешься, что ли?!