По дороге в этот магазин я думал о том, почему раньше не мог жить без книжных магазинов, а сейчас живу, и меня даже не очень тянет туда. А ведь помню, как, приезжая на каникулы в Вологду, прежде речки, кино или стадиона бежал в книжный. А в армии! - в уральском поселке, где я служил, был крохотный книжный магазин, и тот в подвальчике. Нечего там и купить было, кроме ленинских брошюр и пособий по ветеринарии, но ведь я жадно рылся в них, ожидая чуда: вдруг в нашу глухомань привезли Булгакова или Платонова, Трифонова или Шукшина, Юрия Казакова или Василия Белова.
Но вот давно уже захожу в книжные без того чувства, которое так волновало меня в юности. И на этот раз я почти час бродил по ультрасовременному книжному супермаркету, дивясь изобилию умных и серьезных книг, но чуда не ожидая. Юноша-консультант заботливо поинтересовался: "Вам что-нибудь подсказать?.."
- У вас есть что-нибудь Василия Белова?
- Конечно, - с готовностью отозвался юноша, - идите за мной.
Мы подошли к полке, где стояли книги на букву "Б". Белова там не оказалось.
- Сейчас по компьютеру посмотрим, - обнадежил меня молодой человек.
Он моментально ввел в поисковик фамилию Василия Ивановича.
- Ничего нет... Странно.
- Ну, может, где-то в антологиях? Бывают же коллективные сборники...
- Понимаю вас, но нет, извините.
- Да разве вы виноваты...
Я купил в магазине детскую книжку про ежиков и ушел. Было обидно и за Белова, и за себя, и за начитанного юношу, который слышал о Белове, но читал ли?..
Шел по вечерней улице среди сияющих небоскребов, выросших на месте фабричных лачуг, и вся эта новая ослепительная жизнь говорила мне: "Какие пустяки... ну что там книжки... что они значат сегодня и для кого?.. люди прекрасно живут без книг... посмотри, как хорошо им укрыться от промозглого ветра вот в этом кафе, как там уютно, и музыка тихо играет... ну зачем им сейчас просмоленный горьким сельповским табаком фронтовик Иван Африканович с его верной Катериной, девятью детишками и лошадкой Пармешей... уж там, где они жили, верно, бурьяном все заросло, не разберешь теперь, проезжая по грунтовке, а была ли тут когда деревня?.. нет, не в книгах суть, не в допотопных бумажных носителях..."
"А в чем же?" - спрашивал я эту жизнь, но она молчала, вернее, играла свою мелодию, как саксофонист, влюбленно прижавшийся губами к своему инструменту.
И я согласно внимал: да, главное - это то, что с нами происходит здесь и сейчас, но если мы не не перечитываем "Привычное дело" и "Лад", если в лучших книжных магазинах нет книг Василия Белова, то не значит ли это, что мы забыли, предали ту жизнь, о которой он писал сквозь слезы? Жизнь, которой жила послевоенная деревня. Да много ли лучше живут сейчас - там, где еще живут...
"Жить будет добро, а жить будет некому" - это ведь из беловского "Привычного дела", опубликованного полвека назад.
Читатель ищет комфортного, а не сострадательного чтения - так было всегда, а сейчас в особенности. Когда столь многое вокруг надрывает душу, если и хочется чтения, то забытного, легкого.
Это трагическое несовпадение "деревенских" писателей и городского читателя заметил еще в 1961 году Василий Шукшин, крепко друживший с Беловым. В одном из писем Василий Макарович писал: "Скорбное просится с языка, ну а у нас скорбное не в почете..."
А что дело не в книжках - с этим отчасти бы согласился, должно быть, и сам Белов. Он относился к своему писательству с великим смущением и даже сокрушением.
Сегодня, в день, когда Василию Ивановичу исполнилось бы 85 лет, мы посвящаем ему эту газетную страницу с надеждой, что книги Белова вернутся в книжные магазины, а главное - в круг чтения наших современников. Душа - она и в ХХI веке душа.
Первый текст, который вы найдете на этой странице, - статья Игоря Петровича Золотусского, выдающегося литературного критика и просветителя, чья детская судьба в сиротстве своем перекликается с судьбой Василия Ивановича Белова. Статья готовилась еще к 70-летнему юбилею Белова, но в прессе не печаталась. Дополнена Игорем Петровичем к сегодняшней публикации в "Российской газете".
Второй текст - это впервые публикуемые записи Василия Ивановича из публицистической части его рукописного наследия. При всей своей фрагментарности по этой подборке можно представить, что волновало и печалило писателя.
За возможность подготовить такую публикацию мы сердечно благодарим Ольгу Сергеевну Белову, а также директора Кирилло-Белозерского музея-заповедника Михаила Шаромазова и сотрудников Музея-квартиры В.И. Белова Ольгу Анфимову, Эльвиру Трикоз и Марию Маркову.
Непривычное дело
Я разыскал журнал и повесть прочел. Я просто проглотил ее в одночасье. Ничего более жалостливого, нежного, ласкового по отношению к гибнущей русской деревне я не читал. У меня несколько раз принималось болеть сердце, как болит оно, когда беда входит в ТВОЙ дом.
А это был именно мой дом, хотя я рос в городе, но потом, правда, судьба забросила меня в деревню, и страдания крестьянства стали для меня не чужими страданиями, а отпечатались в сердце.
Я думаю, не одно городское сердце дрогнуло при чтении "Привычного дела". Его выход стал общенациональным событием. Кто сегодня захочет вернуться к той поре, вряд ли обойдет это полное горечи и вместе с тем высоко поэтическое творение Василия Белова.
Это был рассказ об одной семье, в которой одна лошадь, одна корова, один мужик - Иван Африканыч, да и тот подрезанный войной и голодухой. Только деток в ней было много, и звал их Белов именно "детками", а "небо" - "небушком", корову Рогулю - "мамушкой", "коровушкой". "Красные солнышки поехали...", - говорит о них - уже сиротах - бабка Евстолья.
А сироты потому, что всех отняла у них смерть - маму, лошадь, корову. Дом опустел, и ушло из него нагретое ими тепло.
Свою статью о повести Белова я назвал тогда "Тепло добра". Я не нашел другого заглавия, хотя звучало оно и не очень ловко, ибо, несмотря на холод, проникший в дом Ивана Африканыча, от повести шел теплый поток света, согревающий душу.
Ни злость, ни обиду, ни желания мщения не вызывала эта срезанная на корню жизнь. Задолго до того, как слово "Бог" разрешили писать с большой буквы, Василий Белов написал христианскую повесть, восстановивши ею родство с литературой ХIХ века.
Статью мою о ней напечатали в "Литературной газете". Позволю себе процитировать ее последние строки: "Портрет не окончен: писатель сам пишет его. Я уверен, что завтра эти черты изменятся, станут иными. Время меняет нас. Но как бы ни изменился портрет, в нем не сотрется то, что мы прочли в "Привычном деле". Эта книга останется".
Книга осталась, а автор, конечно, менялся. Да и сколько всего с той поры произошло! Рухнул не только крестьянский дом, подломились стойки и у России. Белов не мог без слез, переходящих в отчаяние, это пережить. Он замкнулся, ушел в себя. Поверив на мгновение в горбачевскую "перестройку" и став членом Верховного совета, быстро понял, что тут смена вывесок, игра перекрасившейся номенклатуры.
Он покинул Москву и окопался в Вологде, в родной Тимонихе. За его плечами было уже не одно "Привычное дело", а целая полка книг, одна прекраснее другой.
Поделюсь воспоминанием. В 1992 году я работал в "Литературной газете". Близилось 60-летие Белова. Я пошел к главному редактору и сказал, что мы должны отметить эту дату. Но... 23 октября, в день рождения Василия Ивановича, в "Литературке" не появилось и заметки. Единственное, что я смог сделать - отправить Белову телеграмму, да и то не от газеты, а от своего имени.
Наши отношения с Василием Беловым были поверх быта, поверх личных привязанностей, а уж тем более дружбы. Они осуществлялись через литературу, через то, что каждый из нас писал. А жили мы так далеко друг от друга, что возможности встреч не могло быть. К тому же Василий Иванович слыл человеком суровым, малодоступным, и я не помню, чтобы он когда-либо изменил этому представлению о себе. Тем не менее вскоре после появления моей статьи о "Привычном деле" я получил от него письмо и книгу с надписью: "Игорю Золотусскому на Москву".
Через много лет судьба свела нас в Коктебеле. Мы жили в одном корпусе, но ни разу не переступали порога наших комнат. Я иногда что-то говорил о его прозе, которую высоко ценил, а он однажды с одобрением высказался о моей книге "Гоголь".
Знакомство с Беловым продолжилось в дни 60-летия Федора Абрамова. Едва мы отпраздновали юбилей, как грянуло горе. В начале мая 1983 года Федора Александровича не стало. Я полетел на самолете в Карпогоры. Белов был там же. Потом мы перебрались в Верколу, на родину Абрамова, где и состоялись похороны.
Я помню, как Володя Крупин раздавал нам кутью. Солоухин и другие говорили речи. К могиле сошлось все население Верколы. Мы стояли с Беловым рядом...
Шло время. Мы старились. И на исходе нашей общей жизни произошло событие, которое вновь свело нас с Беловым. Я тогда состоял в жюри Толстовской премии "Ясная Поляна". Самая почетная там номинация - "Современная классика".
Я предложил присудить эту премию Белову, его "Привычному делу". Меня поддержал (поскольку были возражения) Савва Ямщиков.
Белова привезли из Вологды. Он тогда уже плохо ходил, болели ноги. Сидел в одном из первых рядов и, как всегда, молча выслушивал то, что о нем говорили. На том же автомобиле отбыл в Вологду. А вскоре посланные Богом ангелы забрали его от нас.
Белов был на два года младше меня. Но ушел раньше.
Царство ему Небесное...