Кубрик и окрестности

[Блогово]

Однажды летом 1990 года ко мне домой в Вологде ворвалась компания молодых московских поэтов, их было пятеро: Мария Васильева, Александр Закуренко, Гана Палагута, Григорий Марковский и Алексей Кубрик. Они весело объявили, что только что закончили литературный институт, приехали выступать Вологду со стихами. Комитет ЛКСМ выдал им направление для выступления в психиатрической больнице. Почему именно там? Загадка.

Но они не смутились, выступили и пришли сообщить. А почему именно к нам - потому что Михаил Павлович Еремин, ученый-пушкинист, профессор литинститута, оказался их преподаватель. Иначе откуда бы они взяли адрес? Родная сестра профессора Клавдия Павловна, моя свекровь, в это время пекла пирожки, и свежеиспеченные поэты угостились пирожками с чаем.

Потом они выступали на Подшипниковом заводе, где я работала в редакции многотиражки, и все это было ослепительно и хорошо. Был даже мой репортаж в этой в газете "Вологодский подшипник", надо бы найти. Васильева говорила о театре. Палагута колдовала: «зеленоглазая зараза, чума, ходящая во мраке…» Закуренко рассказал, что такое оправдание творчества. Марговский горько острил. Кубрик читал сложные стихи, запомнилась фраза: "Подбородок пальцами подперев". Визит поэтов был омрачен только одним фактом. Они сообщили мне, что Анчарова больше нет. У меня потемнело в глазах. Ведь я обещала послать ему свои первые рассказы, и они ведь уже были. Но не успела...

Как складывалась поэтическая и человеческая судьба Алексея Кубрика, я могу судить только по интернету.

"Алексей Анатольевич Кубрик (род. 1959, Москва) — русский поэт, филолог, эссеист. Большую часть жизни прожил в Балашихе. По окончании школы поступил в МВТУ им. Н.Э. Баумана. Служил в армии. Работал связистом, дворником-сторожем в детском саду, заместителем директора городского ПКиО, грузчиком, учителем русского языка и литературы, столяром-краснодеревщиком. В 1982 поступил в Литературный институт на семинар В. М. Сидорова, последние три года обучения — семинар Е. М. Винокурова. По окончании института работал лаборантом института и учился в аспирантуре.

Читает спецкурсы по русской поэзии XX века и ведёт творческие семинары... Стихи печатались в журналах и альманахах «Знамя», «Огонёк», «Грани», «Октябрь», «Урал», «Литературное обозрение» и др. Автор двух книг стихов, первая из которых вышла с рисунками Юнны Мориц. Презентация первой из них проходила в 1995 году в Государственном литературном музее на Петровке. С презентацией третьей книги "Внимательный лес" поэт приехал в Вологду 8 января 2016 года...

В настоящее время работает преподавателем международной художественной культуры в лицее № 1502 при МЭИ, где ведёт курс под общим названием «Философия. Религия. Искусство». Но когда я читаю эту биографию на встрече с Кубриком 25 лет спустя после первой всречи, он усмехается - все не так. Потому что писал не он сам, а кто-то из друзей...

Один из лучших друзей, Леонид Костюков, который был у нас на «Плюсовой поэзии» ведущим поэтического семинара, написал обширную статью в «Дружбе народов», но не как предисловие к подборке Кубрика, а о нескольких поэтах. Леонид Костюков: «Алексей Кубрик работает на самой грани. Если у Мандельштама слова дотягивались одно до другого кончиками пальцев, то у Кубрика остается, скорее, жест. Наше восприятие достраивает (или не достраивает — судите сами) встречную линию рук невидимой линией. В лучших стихотворениях Кубрика тяжесть парадоксально сочетается с нарастающим темпом, как если бы эшелон шел под уклон».

«Подбородок пальцами подперев,

задыхаясь от того, что не лжет,

что в глазах по углам — чужие дела,

что слепая ненависть на законных стерв

от себя его увела,

не желая привычно входить в обиход,

и, пока его извиняет мгла,

он падение тянет наверняка,

приближая молчание аонид…

За окном драматическая труха

набирает форму, идет в гранит.

Он читает сидящим напротив судьбу,

как от парт до партий несут “все равно”,

и согласный гул врывается на слуху

в духотой задернутое окно.

 

Подбородок пальцами подперев,

называя сжатые имена,

он читает в глазах то, что здесь давно

переброшено далеко наверх

как с трудом доставшееся со дна.

Видно, бабка его молилась тайком

на такие же лица в белом огне…

Он заходит в укрытый углами дом,

будто жить ему здесь за всех,

спать, уткнувшись лицом к стене,

отражая приставленное “потом”,

подходить к вещам и, сметая пыль,

вечно путать муру и сибирь.

 

А звучание так удлиняет речь,

что тревогой, оставленные глаза

и себя раскачавший за эхом звонарь

прямо здесь — на уровне рук и плеч —

обнимают ничего не сказать.

Остается — последняя к миру тварь.

Остается — выучить, умерев…

Он читает судьбу по корням держав,

ничего, кроме времени, не предав,

подбородок пальцами подперев».

 

Алексей был со стихами в гостях у Анастасии Цветаевой, она его благословила, перекрестила. Мы ему рассказали, что на Вологодчине Елена Титова обнаружила дом, где жила А.И.

Когда я его спросила, откуда появилось в его книге посвящение Борису Рыжему, он так и сказал: да, был знаком, он спал у меня на диване.В его стихах было столько любви и смерти, что ясно - с этим не жить. Он все время был в отчаянии. Иногда человек не выдерживает своего дара.

Стихи Алексея Кубрика сложны, и не просто сложны, они переусложнены. Это на самом деле интеллектуальная поэзия, возможно даже не поэзия, а некая математика поэзии. Это как проверка тебя на IQ. Там за каждой строчкой - пласты, месторождения культурных понятий, имен. Не знаешь - не поймешь. А если просто – столько стихов о природе, связи с ней человека. А глянуть поглубже - уже пропасть. Зависит от взгляда.

Василий Макаров: " Мы после встречи шли домой с женой и все спорили. Что трудней - тянуться до него, до его уровня или смириться с тем, что не догнать?". Андрей Таюшев: «А зачем тебе понимать? Не надо. Надо, чтобы шла звуковая волна и тебя пронизывала. Тут логика не действует».

Сергей Фаустов: "Это высший уровень". А чтобы Фаустов кого-то хвалил…

Кубрик сам мало кого хвалит среди собратьев-поэтов (больше классиков). А если кого отмечает, то довольно жестко. Разве так можно? Отвечает: «Читай «Гамбургский счет» Шкловского».

Работая со старшеклассниками, читает Толстого как впервые. Понимаешь, почему с его уроков ученики выходят с горящими лицами. Примерно так, как выходила ошеломленная публика из «Дома дяди Гиляя» в сильный вологодский мороз, расхватав все книжки приезжего поэта.

Книгу Кубрика «Внимательный лес», выпущенную московским издательством «Воймега» читаешь долго, внимательно и робко. Как будто бродишь по рощам и пригородам Кубрика, ощущая, как он далек. Часто смущает, что стихи безличны: в них происходит что-то интересное, но рассказ идет не от автора, а так, вообще, как-то вселенски. А когда перейдешь на границу второй половины, после 40 страницы, то начинается собственно, уже центр Кубрика, его нервное и утверждающее «Я». Внутренний мир человека куда большевнешнего. Его высота, глубина, нежность. Стихи стали короче и обрывистее. Но в них слышней музыка.

***

паренёк утраты наведёт объектив

диафрагму сузит выдержку увеличит

ближний дальнему молчание сократив

только себя и тычет

голосовую спрягая нить

чертит чертит круги над водою

самоубийство придётся простить

дело-то молодое

до весны хоть один остаётся лист

будущее в прошедшем тоже обскура ящик

вот реквизиты значит и ты артист

в настоящем

продолженном настоящем

лес которому ты в монохроме внимал

чтобы свет оставить только у сосен

дальний ближнему видимо наповал

каждую осень.

 

***

Здесь ты вязнешь, а там тебя как бы нет.

Всё — в конверт и на почту, пока не поздно.

…там ещё беседка и на просвет

много старых книг составляют листва и воздух.

Керосинная лавка — обитый жестью сарай.

Скипидар, олифа, бидоны и — очи долу.

И соседский дед, законченный дырмоляй, —

в каждой вещи дыра и во рту дыра для футбола

шумных фраз, в которых шмаляет грусть,

дребезжит посуда и двор расколот.

Вместо слёз смеяться я научусь,

превращаться в ярость научит другая школа.

***

Когти в солнечное сплетение,

но не больно… Лежи, читай

атлас Шуберта, в нём растения,

а без них невозможен рай.

Кто твой друг на это столетие?

Что растения, что коты —

существа неизменно летние

и летучие, как мечты.

Вот из атласа выберешь что-нибудь.

Вот в окно на прозрачный лёд

нанесёшь узорное по небу,

чуть повоешь, как самолёт,

из высокого в светло-низкое.

Лучше б было наоборот:

пусть сначала в корзине попискивает,

а потом дольше всех живёт,

провожает внуков и правнуков…

Что растения, что коты —

если смотрят, то смотрят плавно так,

что невольно замрёшь и ты.

***

Вдруг выясняется: сирень уже цвела,

и равноденствие пришлось на полнолунье,

и между стёкол тёплая пчела

уже жужжала ветра накануне.

Она меня как будто доплела,

и только за тобой ещё плетётся

ручная скатерть с краешка стола

и фотография мордовника на солнце…

А на размытом фоне дождь грибной

бесплотным образом цепляется к растеньям,

он собирается поссориться с листвой,

ревнуя нас к пчеле с пушистой тенью

и всё же празднуя зелёную грозу…

Обняв тебя как будто бы впервые,

дождь держит взгляд в ладонях на весу

и собирает слёзы золотые.