24 – июля, 2011 год. Домодедово.

Бермет прилетела. Прилетела! 17 килограммов чистого счастья вновь со мной.

- Мам, мы теперь с тобой русские, да?

- Почему?

- Мы же в Москве, – уточнила она в аэроэкспрессе.

- Нет.

- А почему тогда мы будем здесь жить, тут много русских, смотри!

- Да, больше, чем в Бишкеке.

- Они – как тетя Света. Тут одни тети Светы.

- Это неважно. Мы здесь временно, я тут работаю. Мы – кыргызы.

- А, я поняла, русские едут в Бишкек, а мы – сюда. Меняемся, это такая игра.

Последнюю мысль она повторяла не раз, увидев наших мигрантов в метро. И новая игра для нее – считать соотечественников по дороге – иногда насчитываем по 300 за семь станций.

Однажды в Балашихе

До приезда Бермет, я приезжала в Балашиху вечером после работы, а утром уезжала из нее в Москву. 50 минут на автобусе до станции «Щелковская», затем еще 40 минут до «Тверской». Полтора часа в один конец, если нет пробок.

Видимо, новые дома строили для молодых семей. Тут они все одинаковые – оранжевые. Иногда даже кажется, что из одинаковых оранжевых домов выходят одинаковые мамы с одинаковыми детьми.

Мы бросили сумки, и сразу пошли гулять. Моя приветливая Бермет, привыкшая к улыбкам незнакомых людей в Бишкеке, начала здороваться со всеми мамами подряд. Ей не ответили – много раз. Ни одной улыбки.

Возвращались мы в тот первый ее день в Подмосковье растерянные и грустные, со временем (за неделю) она привыкла играть одна и перестала здороваться с незнакомыми людьми.

- Ой, дядя ест банан, я тоже хочу, мам.

- Да, ем, не твое дело, – огрызается мужчина на Бермет.

В «Твиттере» я в тот день записала: «Не хотела писать об этом. Но с приездом Бемы начала выходить на улицу. И мы – чужие, другие. Ни одной улыбки. Дети копируют ненависть мам».

На следующий день Бермет подошла к одной девочке, к другой, начала знакомиться – тщетно. В ответ всегда непонимание и молчание. И грубый окрик «Маша! Иди ко мне, говорю!».

«Они со мной не играют, я хочу в Бишкек, хочу к своим подругам и друзьям – к Акэрке, к Мээрим, к Айдай, к Артуру, к Маше».

Небо упало. Летевший в небе самолет тоже. Планета вышла из орбиты и уплыла в бесконечность – наверное, только так можно выразить мое состояние.

Диалоги со временем мы отрепетировали:

- Со мной никто не играет.

- Они просто не знакомы с тобой, Бем.

- Они злые.

- Скоро в садике все образуется. Столько подруг найдешь!

- Почему они не хотят со мной играть? Я подхожу, а они молчат?

- …

Уточню, что Бермет на русском разговаривает лучше меня, и в Бишкеке у нее друзья всех национальностей.

Гетто во дворах

Мы живем в районе с уменьшительно-ласкательными названиями. Остановка «Солнышко», микрорайон «Поле чудес», они замечательно оттеняют холод в сердцах.

На второй день мы обошли все дворы, остановились в том, что рядом с домом. Мы с Бемой одни, окружающие взгляды выталкивают нас, кусаясь и приговаривая, что мы «чужие, чужие, чужие».

Села на скамейку и стала приглядываться.

Кавказцы выходят толпой, дети не говорят на русском – заняли одну скамейку. Русские мамы – на другой. На третьей сидим мы с Бермет.

Эти таджики

На следующий день было одно свободное место на скамейке с бабушками. Одна из них зло посмотрела на меня и начала говорить, какие таджики «вонючие», какие они «невоспитанные», как они «орут по ночам», и как развешивают «свои вонючие одеяла» по утрам на балконах. Она приняла меня за таджичку.

На самом деле в домах много узбеков – трудовые мигранты, чернорабочие. Вот их дети, не говорящие по-русски, обходят площадки, как прокаженные. А таджиков нет.

Однажды я вызвала сантехника, и когда я объясняла адрес по телефону, он пожаловался, что здесь одни чурки.

И ему не стало неудобно, когда через 10 минут я открыла перед ним свою дверь.

Черная Эмма

Бермет пришла из садика в первый день и вечером спросила: «Мам, у меня все черное: и волосы, и глаза, и кожа».

Я застыла на минутку, но бодро ответила из кухни: »Да, золотце, мы с тобой черные красавицы». Я не стала допытываться, откуда взялась эта фраза.

За два месяца в саду – ни одной подруги.

«Ты не с нами, мы с тобой не играем», – Бермет однажды плакала, что так говорит Вика и Даша.

Я лишь хотела доброжелательности для моего ребенка, и не смогла принести торт на прощание в этот садик. Вместо этого я решила озвучить свои замечания директору. Разговор ожидаемо превратился в часовой ор, она не сдавалась, пока я не стала угрожать, что буду жаловаться в Минобразования.

«Извините, если было что-то не так»,- выдавила она из себя и не попрощалась с Бермет.

В тот день мы пришли домой, и я схватила куклу Эмму, купленную в Нью-Йорке. Эмма - матерчатая «афроамериканка» с кучерявыми волосами ростом с Бермет.

И мы втроем гуляли по «Полю Чудес» – это был наш молчаливый перфоманс за толерантность и против ксенофобии.

В лифте к нам присоединилась семейная пара, ненависть всегда сгущает воздух. Ребенок хныкал, а толстая домохозяйка крикнула на него: «Не будь обезьяной!», глядя на нашу Эмму.

Домой

4 ноября я освещала «Русский марш». Девочку возраста Бермет посадили на плечо и скандировали: «Москва для москвичей! Россия для русских!». И она, и другие были в масках. Среди ненавидящих кавказцев и прочих «понаехавших» демонстрантов я видела много родителей с колясками. И просто поняла, что надо отсюда уезжать.

Перед вылетом я из квартиры смотрю на вид из окна, на огоньки домов, в три часа ночи в дома напротив – три горящих окна. И мне невыносимо. Душно. Я не хочу, чтобы Бермет росла с навязываемым ощущением, что что-то с ней не так. С моей чудесной умной девочкой, с которой-то как раз все так, как надо.

Я ничего не понимаю. Мы жили в Дубаи, и тоже ходили в садик, там любят детей разных цветов, с разными глазами – это естественно. Там арабы спокойно гладят твоего ребенка по голове и улыбаются. Там можно дышать, а не сжиматься. Мы жили в Бишкеке, и тут тоже никто не делится и никого не делит.

Меня убеждают, что ТАК только в Подмосковье, а вот в Москве люди нормальные. Что я зациклена, гиперчувствительна. Я не думаю, что за 5 километров люди становятся добрее, особенно в Москве.

Оправдываются, что на то есть причины. Утверждают, что это не злость, что это просто усталость. А мне все равно. Сейчас мы улетаем. О завтра подумаю завтра. Через два с половиной месяца в Москве Бермет весит уже 19 килограммов вместо 17. Один килограмм из двух – это точно горечь.

«Я не люблю Москву, здесь очень злые люди!» – так прощается Бермет с Россией.