Что-то все вдруг вокруг меня хором...

[Блогово]

Что-то все вдруг вокруг меня хором заностальгировали по Эсэсэсэру.

Таксисты, дневниковцы на форумах, люди в телевизорах...

Вон, даже Гоблин Переводчик Фильмов, к которому я до сих пор относилась к откровенной симпатией, вывесил недавно у себя на сайте гигантский пост, о том, какое это было расчудесное государство и как замечательно всем там жилось.



По-моему эту страну по утрам нужно из шланга антисклерозными препаратами поливать — каждый двор и улицу.



Нет, я уже не говорю про свободу там слова, передвижения, труда, политической деятельности и прочих таких аспектах. Я уже с интересом выяснила, что очень многие люди искренне считают, что все это вещи ненужные и даже вредные. Видимо, это только некоторые инвалиды вроде меня не могут без них существовать — как диабетики без инъекций инсулина — а все остальные, нормальные и здоровые, великолепно без этих свобод обходятся.



Ладно. Пусть. Но откуда прочий амнезийный бред-то берется? О всеобщем благополучии советских граждан????



Советские граждане и благополучие — это же антонимы. Я-то все это помню....



Город Вологда. Семидесятые-восьмидесятые годы. Колбасных изделий на человека — полтора кг в месяц, сахара — 1 кг, масла- 250 граммов. Гречку только ветеранам труда, консервы с тресковой печенью или лосось — только больным детям по справке из поликлиники. Когда в магазин завозили рыбу — синюшного хека или скумбрии в стадии разложения — магазины брались штурмом. Народный фольклор повествовал о том, что однажды в центральном универсаме были замечены бананы — слухи об этом явлении еще годы циркулировали по полумиллионному городу.



Разумеется, половина Вологды каждые выходные ездила в Москву за провизией. Мои родственники не были исключением — и каждый их приезд превращался для меня в испытание на прочность. Потому что в Москве ту же колбасу больше двух килограммов на руки не давали — и в такой ситуации ребенок — объект незаменимый. До сих пор помню сцену. Мне лет пять. Зима. Уже третий час мы с тетей Люсей и дядей Сережей стоим в Елисеевском магазине в очереди за краковской колбаской. Моя пятнистая шубка из искусственного меха расстегнута и шарф размотан, но все равно — дышать тяжело, очень жарко и болит голова. Меня качает, я утыкаюсь носом в чьи-то брюки...

— Нас трое, нас трое! — слышу я голос тети Люси. — Сереж, подними ребенка, чтобы продавец видел! ребенок тоже колбасу покупает!

Я взмываю в воздух над толпой...



Дефицитом было все. Сапоги, детские колготки, мужские носки, вата и лампочки. Туалетная бумага встречалась в природе реже красноногих ибисов. В очереди за швейной машинкой стояли четыре года, за стиральной — пять.



Почему я все это помню, а другие — забыли? Я что — особо злопамятная что ли?



Медицина... бесплатная... лучшая, блин, в мире.

Мой дед, брат знаменитого хирурга Бакулева, скончался от сердечного приступа, пролежав двое суток в коридоре больницы — в реанимации не было свободных мест. Маленького ребенка моих знакомых не смогли спасти, потому что не успели раздобыть прописанную ему кокарбоксилазу — коробки с этой проклятой кокарбоксилазой приехали от родственников из Риги в день похорон.

Да вы вспомните просто, что творилось в этих больницах, поликлиниках, кабинетах стоматологии... Лекарств — нет, сиделок — нет, запись на кардиограмму — за три дня.



И не надо смотреть эти советские фильмы, хватит. Вранье на вранье там едет и враньем погоняет.Родители, помнится, все время удивлялись — зачем это там все время показывают изобильные прилавки, заботливых докторов, нарядные одежды, большие квартиры, чистоплотных дворников. И где героиня, интересно, раздобыла этот кофе, которым она героя из дефицитнейших чашечек производства ГДР поит? Она же вроде как школьная учительница. А магнитофон у учительницы откуда? И вот эта стенка чешская — за которой в очереди годами даже нехилые чиновиники из Главка стоят?

Нет, все понимали, что это — художественная условность, только не понимали, кого это может обмануть?.

Оказалось, нас и обманывает. Только спустя двадцать лет...



Я прошу прощения за длинный пост, но все-таки продолжу. Накипело, правда.



Преступности не было? Не было, точно. В газетах. Разве что уж совсем разбушевавшийся выборгский маньяк после тридцати убийств удосуживался статьи в прессе — но только после того, как доблестная милиция его поймала (скоро, правда, выяснилось, что поймали — и расстреляли — вовсе не маньяка, а совершенно невинного человека., но это уже детали).

Но когда я сбежала в четырнадцать лет из дома,мои дядя с отцом, разыскивая пропавшее дитя, за неделю ездили опознавать 10 «неустановленных» девичьих трупов с признаками насильственной смерти. Десять. Моего приблизительно возраста. За неделю в Москве.



«Сейчас жизнь жесткая и неискренняя. Тогда были другие ценности. Мы разговаривали, общались, много читали» написал мне в ответ на форуме вполне неглупый и приятный человек.

Читали, значит. А что читали, если не секрет? «Сельский праздник» Ивана Афоничева? «Молодежь шагает весело» Бахыта Ирзоева? «Раздумья о красоте и вкусе » мадам Земляникиной?

Что в книжном магазине можно было купить всегда — это труды Ленина энд компании, плюс опусы членов республиканских отделений Союза Писателей. Причем таких членов, которых при рождении добрая фея долго лупила скалкой по голове — чтобы выровнять любые возможные шишки литературы: Айтматова, к примеру, уже фигушки, так просто не найти было.

Километровые очередеи за макулатурными Дюма и Моэмом, совершенно недоступные (только в «Березке», за чеки) Ахматовы, Мандельштамы, Азимовы, и Шекли....

Я помню. Как такое можно забыть.

Аня, дочка знакомых, прочитала однажды в гостях «Алису в стране чудес» и год бредила этой книжкой. Папа с мамой согласны были даже за безумные деньги купить ее у спекулянтов — но им не повезло, «Алисы» не нашлось.

Тогда мама, кандидат наук, пошла в Ленинку не поленилась там эту Алису всю переписать. от руки (ксерокс, если помните, тогда был уже вовсю изобретен — но у нас запрещен к использованию, как вешь подрывная. То есть, ксероксы были в крупных библиотеках, но рарешение на копирование страниц раздобыть было нереально — требовались подписи директора твоего предприятия и разрешение какой-то цензурной организации...) Так что тетя Наташа две недели «Алису» переписывала, а потом дома на машинке перепечатывала. А ее муж, дядя Юра, прекрасный художник, нарисовал дивные к ней иллюстрации и сшил все это в большю книжку, которую родители на день рождения Ане и подарили.

Несколько лет эту книгу, завернув в толстую бумагу, бережно передавали почитать всем знакомым детям — так и я впервые познакомилась с произведением Льюиса Кэррола.

А потом какая-то сволочь-таки стукнула, и в доме у тети Наташи и дяди Юры был обыск — искали самиздат. Нашли только «Алису» — поэтому не посадили (а вот за Солженицына самопального, к примеру еще в середине восьмидестяых легко было лет пять на зоне схлопотать)

Книжку конфисковали.



О чудной советской жизни я могу расказывать еще километрами. Для освежения памяти. Но не буду.



Напоследок, маленький эпизод.



Захожу я лет двадцать назад в продуктовый магазин на Петровке (тот самый, где сейчас один из лучших московких гастрономов — «Азбука вкуса» расположен). И смотрю, что там такого продается, чтобы домой купить было можно. Типа для поесть.

А продается там...

Ну, во-первых, соль.

Во вторых, бумажные пакетики с лавровым листом из Грузии (и этими пакетиками — в стопочках, пирамидках и кружочках декорированы все прилавки, чтобы пустыми слишком не выглядели).

В-третьих,деревянные навесные вешалки в прихожую. Из кривых таких реечек.

В четвертых. большие пластмассовые буратино в жилетках.

И еще какая-то бордовая жидкость в больших пыльных банках — не то сок черноплодной рябины, не то — свекольные выжимки.



А в рыбном отделе в витрине стоит большой лоток, наполненный какой-то странной розовато-серой смесью. И впереди — ценник



СТУПНИ КАЛЬМАРА

1 рубль 90 коп.



— Что это? — полушепотом справшиваю у продавщицы. — какие... ступни?

— Ну у них есть щупальца, а это такие блямбы на их концах.

— Присоски что ли?

— Да какая разница? Люди берут — их если часов пять варить, потом в салат можно класть- только немного.





— Ты не понимаешь, — говорил мне совсем недавно еще один очень приятный человек. — Сейчас время — прохиндеев и негодяев. А тогда — это было время чудное, поэтическое...

— Ага, поэтическое, знаю. Ступни кальмара, веки лосося...



Но он, конечно, не понял, что я имею в виду.